Роддом, день второй
Роддом - до и послеВ половину шестого у мужа прозвенел будильник. Мой мозг давно научился отфильтровывать эти звуки, поэтому я проснулась через пятнадцать минут - когда муж начал тихонько натягивать штаны и футболку. По такому случаю я сползала в туалет, на обратном пути вспомнила: "Блин! Бинты же!" - и легла снова, разгружать ноги. Муж ушел завтракать. А ко мне пришло состояние "Не хочу, не буду, пустите-е-е!". В прошлый раз еще была составляющая "не могу", но в этот раз она не катила - раздеться и сесть на операционный стол я точно могла, не отвертишься. Я лежала и печально смотрела на рулончик эластичного бинта. Девушка на этикетке беременной явно не была, но улыбалась весьма натянуто. Эх.
Потом вернулся муж и за четыре попытки сделал из жены мумию. Он бы сделал и за одну, но мумия капризничала, заверяла, что ей туго, слабо и вообще надо до попы. Однако до попы трех метров все равно не хватило, пришлось ограничиться началом бедра.
Следующим этапом случилась клизма в домашних условиях. Я ее приняла - как и велела надпись на упаковке, ректально, кто бы мог подумать. И навестила санузел. Результат показался мне слабоват. "А давай еще одну!" - игриво предложила я супругу. Деваться тому было некуда. После второй попытки ощущение, что я отдала белому другу еще не все свои лучшие годы, осталось, но на роддомовскую клизму мы уже не успевали. Я решила плюнуть и вспомнить, что в прошлый раз вообще обошлись без этих глупостей.
В восемь утра роддом был вымерш совсем. Но хватило и двух найденных тетенек: нас с мужем разлучили внезапно и неумолимо, как волной цунами. Я успела только отдать ему самую верхнюю одежду, прежде чем его выгнали из приемника в холл. Делать нечего, в уже знакомом гардеробе я переоделась в отчаянно короткую теперь ночнушку и бабушкин халат, отдала мужу остальную небольничную одежду и тоже была выгнана - Андреем, на вчерашний третий этаж. Вместе со всеми пакетами в зубах. Большими и тяжелыми. Тут-то моя любовь к этому медбрату и закончилась.
На третьем из всего персонала была только моя врач.
- Как настроение? - спросила она. Уверять, что бодрячком, было бы нечестно, а признаваться, что боюсь, - стыдно.
- Спать хочется... - изрекла я остроумный ответ. Врач от комментариев воздержалась.
Само собой, меня посадили на ктг. Сегодня мы с креслом поняли друг друга лучше и не стали друг на друга давить. Нормальные обитатели роддома еще спали, поэтому сидела я одна и могла слышать сердцебиение ковыряшки. Звуки эти напомнили мне: с Женькой в буханье ктг мне всегда мерещилось или "Дер-жись, дер-жись", или "дер-жусь, дер-жусь". Я прислушалась. Сашка очень отчетливо выбивал: "Тыгыдым, тыгыдым!". "Мой ребенок", - подумала я и опять начала засыпать.
Поспать не дали совесть и медсестра. Последняя сняла меня с аппарата и велела идти в палату (номер 320) - ожидать. Ну что же, если операционные заняты, значит, в реанимации я буду не одна. Это хорошо! Но вот пакеты мне хотя бы одна из трех медсестер могла бы донести. Ну да ладно, этого коня на скаку я остановила сама.
В палату я пришла как домой: все убранство мне было заранее знакомо по фотографиям, вплоть до ярко-зеленой раковины и прозрачного холодильника. Койка у стены оказалась занята, поэтому я устроила тест-драйв койке у окна - как только смогла вскарабкаться на эту метровую высоту. Хм, а ничего, из окна не дует, и вообще тепло, даже с выключенной батареей. В общем, я прилегла.
Делать было нечего, кроме как строчить данные мемуары. За стеной мяукал ребенок, в холле внизу дремал муж. Соседка по палате проснулась и оказалась неразговорчивой. Или это неразговорчивой оказалась я. Напротив кровати маячила дверь туалета. "А вдруг?!" - все не давала мне покоя утренняя не совсем удача, и я сползла с кровати в тапочки. За спиной раздалось шипение. Я замерла. Избавленный от моей попы матрас с равномерным "Пш! Пш!" приобретал изначальную форму. Итак, новому роддому все-таки удалось меня впечатлить.
Постоянным обитателям заведения привезли завтрак. Я постаралась абстрагироваться. Ноги в бинтах мерзли. В итоге я плюнула на все, легла, под живот напихала одеяла, оставшимся кусочком укрылась и уснула. Ненадолго: пришла врач.
- Как ты тут? - спросила она.
- Да сплю уже... - то ли покаялась, то ли пожаловалась я.
- У нас там срочные операции, у одной диабет, она на инсулине...
- Конечно-конечно, - я согласно закивала, выражая полную готовность уступать.
- ...а вторую операционную всю кровью залили, - закончила она. Я подавилась кивком, но смогла еще раз заверить, что вполне могу подождать.
- Муж-то здесь?
- Да, внизу, ждет в холле.
- Почему внизу? - не устроил этот ответ врача.
- А его не пусти-или! - тут же наябедничала я.
- Как это не пустили, - врач нахмурилась и достала орудие наказания и возмездия - телефон. - Пусть сюда поднимается, посидит на диванчике. Ты с ним поболтаешь, заодно проснешься. Может даже в палату зайти.
- Нет, ну в палату-то уже слишком, - я всегда была против шатания мужей и прочих родственников по роддому, вполне достаточно родзала и порога операционной. После чего я собрала в кучу свои вещи и утопала к месту встречи. Да-да, тому самому рыжему диванчику.
Ничего наболтать мы не успели. Буквально через пять минут в коридор вышел чудесный мужчина - анестезиолог Волков.
- Ведите мне девочку! - велел он.
- Какую? - уточнила медсестра.
- Любую, - мужчина был неприхотлив. Мы с мужем переглянулись и кокетливо хихикнули.
Сумки у меня отобрали и спрятали в шкаф, саму меня раздели догола и завернули в простынку... И повели длинными коридорами. Мужу дали отмашку обратно на диванчик. Ну, вы уже поняли, кто главный герой этой двухдневной эпопеи. Довершающим штрихом на голову была водружена одноразовая шапочка.
- Страшно? - усмехнулась провожатая Тамара Петровна, высвобождая из-под шапочки одно мое ухо.
- Да не... - уже почти честно ответила я. - Первый раз, что ли...
Двери операционной величественно разъехались. Провожатая велела оставить на пороге последний оплот - мои неотразимые тапки с вишенками и бантиками. В носках и бинтах я прошла в зеленые недра (новый корпус вообще специализируется на зеленом и оранжевом) и усилием воли взгромоздилась на стол.
Персонал вокруг неторопливо одевался, доставал инструменты и медикаменты. И тут я хочу сказать, чем экстренное кесарево явно лучше планового. ЭКС, особенно после тридцати часов схваток, ты ждешь как избавления. Тебе уже глубоко все равно, что там к тебе прицепят и куда вколют - лишь бы быстрее отмучиться и ребенка уберечь. А при ПКС ты сидишь вся в полном сознании, боевой готовности и белых носочках и подпрыгиваешь на каждый шорох. Когда на пару секунд из операционной все вышли, я даже успела прикинуть, докуда смогу добежать, сильно ли удивится врач по возвращении к пустому столу и не ловит ли на выходе Петровна. Поняла, что далеко не убегу в любом случае, потому что без бандажа, и осталась.
На правую руку прицепили манжет от тонометра, воткнули катетер, вкатили лекарства. Со спины подкрался Волков и велел скрючиваться в неудобную позу. Желание сбежать усилилось в разы, но я послушно положила подбородок на живот. Видимо, этого оказалось недостаточно, потому что анестезиолог попал куда надо попытки с седьмой, до того исколов спину в нескольких местах. Признаю, я сама еще сидела напряженная и вообще руку положила не туда, куда надо. И живот был такой большой... А я забыла его сфотографировать на прощание! Но профессионализм Волкова взял верх. В переодевалке замаячила моя Наталья Леонидовна, ноги сразу после укола начали неметь, мне велели ложиться. Я легла - и озадаченно уставилась на операционные лампы. Таких я еще не видала. Они были сложены в геометрический узор - сине-зелено-розовый. Не, ну а чо, так веселее. В радио радостно допели "На-найцы" и начался "Ласковый май". Меня поймали за последнюю движимость - левую руку - вытянули ее в сторону и намертво пристегнули ремнем. Правая уже пребывала в аналогичном состоянии. "Ну всё, - печально подумала я. - Распяли". Ощущения были именно такие. Я почувствовала, что в положении лежа голова плывет - как и всегда в эту беременность, - о чем и сообщила. Зачем-то. Не знаю, что мне вкололи, но от этого голова заболела. Просто зверски. Я была согласна отрезать ее вообще, но было поздно. Тут ноги окончательно потеряли чувствительность - даже последнюю, тактильную (первой, как объяснил Волков, теряется болевая, потом двигательная). Осталось только эхо под ребрами. Перед лицом натянули ширму. Медсестра взяла и отогнула в сторону большую, белую, жирную личинку майского жука. Я уже знала, что это такое, поэтому зажмурилась. Все-таки когда твоя нога - совсем не твоя нога, это очень странные ощущения. Особенно если ты уверена, что она лежит совсем в другом месте. А она еще и внешний вид при этом меняет. Превращаясь в личинку.
Я стала ждать старых знакомых - тошноту и колотун. А вместо них через минуту раздался голос акушерки из-за ширмы:
- Ух! Вот это щеки!
Я попыталась представить дырку в себе, из которой торчат эти самые, означенные.
- Ква, - коротко сказали за ширмой. Я так ждала этого, что даже про голову забыла.
- Одиннадцать, - сказала медсестра, глядя в телефон. Она явно имела в виду время.
- Ну, а это-то зачем было делать? - спросила Наталья Леонидовна. - Зачем сразу писать-то на врача?
Я гыгыкнула с невыразимой гордостью. За ширмой квакали уже целым монологом.
- У меня первый такой же, - похвасталась я. - Только еще и обкакал.
- А-а... - протянула врач. - Так это у вас...
- Семейное?
- Плохое воспитание...
Я радостно лежала, глядя вправо.
- Посмотри сюда, - сказал кто-то кому-то слева. - Сюда посмотри. Посмотри на ребенка!
Ой, так это же мне! Медсестра держала в пеленке маленькое, синее, с пуповиной...
- Ми-и-и-и, - то ли сказала, то ли подумала я, чувствуя, как сходятся на затылке уголки губ.
- Мальчик, - уточнила девушка и унесла маленькое за угол, на обработку. Я попыталась смотреть вслед, но угол надежно скрыл все происходящее, зато в поле зрения прекрасно попали двери - столь же прекрасно отражающие, что происходит со мной за ширмой. Готовности к такому зрелищу у меня не было. Тут погас свет вместе со всеми приборами. Я быстро прикинула, что зашивание меня не зависит от наличия электроэнергии, да и ребенку она не нужна, а давление можно и не мерить...
- Переходим на аварийный генератор, - прокомментировала моя врач, не прекращая своих действий. Свет действительно зажегся обратно.
- Четыре восемьдесят, пятьдесят два сантиметра, - сказали из-за угла. Я принялась зазубривать эту информацию.
- А первый сколько был? - спросила врач.
- Четыре сто тридцать, - это было зазубрено давно.
- А теперь какой?
- Да какой-то тощий и мелкий...
- То есть ты их потом уже не кормишь? В животе вырастила и хватит?
- Да конечно, хватит с них!
- Поня-атно... Потом уже папина задача кормить.
Примерно тут у меня начался приход. Мир поплыл, организму стало плохо везде и сразу, голова заболела с новой силой, и таки затошнило. Я выпросила себе пеленочку, но выходить из меня было уже нечему. Пришлось тошниться впустую.
Перед глазами появилось мелкое и уже не синее. А очень даже в пеленке и со слезящимися закапанными глазками.
- Целуй ребенка, - велели мне. - Понесем его в реанимацию.
"Конечно, понятное дело, - пытался работать мозг, пока я нацеловывала, куда дотягивалась, такого невероятно теплого и уютного сына. - После кесарева, конечно, в реанимацию... Нет, погодите, его-то почему?!".
Но медсестра с врачом этот вопрос уже обсудили, и мои поздно включившиеся уши успели поймать только что-то про взять анализы.
- Там папа сидит, ему показать не забудьте! - наставила Н.Л. на прощание. Нового человека унесли. Врач, в силу опыта, решила уточнить. - Поняла, да? Щеки очень уж большие, и сам крупный, пойдут проверят на сахар.
Хотя, возможно, эту информацию я получила все-таки в какой-то другой момент. Тут моя память мне не верна, потому что мне стало окончательно хреново. Даже бдящий анестезиолог на этот раз спросил не "Как у тебя дела?", а "Совсем плохо, да?". Отрицать я не стала. И вообще что-то пискнула невнятное. Когда в голове осталось только "скорее бы это кончилось!", от меня отстегнули тонометр. Я осмелилась робко понадеяться на счастье. И да! С меня сняли ширму, отклеили с пуза рамочку, дали в руки флакон с капельницы и стали перекладывать мои телеса на каталку.
Вот тут час зачатия я помню не точно. Ко мне пришел долгожданный колотун. Помню, что операционный стол наклоняли, потому как каталка была какая-то хитрая, почти сама загружающая и выгружающая людей... Тактичная медсестра спросила, чего я такая тяжелая, я обиделась. Мне велели дать руку доктору Волкову, он меня за нее втянул, я вообще была готова его обнимать обеими руками. Врученная мне фляжка тряслась так, будто это сигнальный колокол, оповещающий о пожаре. Меня повезли по длинным коридорам обратно. Пару часов назад я представляла, как буду ехать под этими потолками и светильниками и глазеть на них, но теперь просто закрыла глаза. И без того фигово, а тут еще и потолок плывет! И без поворотов коридор был бы гораздо приятнее... И уж скорость точно можно поменьше, а не целых два километра в час! Но врезались мною всего один раз, приятно. А вот мужа я не заметила, хотя и проехала мимо него.
Реанимация тоже была сплошь зелененькая. Врачи и хитрая каталка сгрузили меня местную койку, отобрали флакончик, повесили его на стойку. На руку опять надели тонометр, к пальцу пристегнули лазерную прищепку, под лопатку сунули проводок - мерить температуру. Меня трясло, как параноика в темном вражеском лесу. Вместе со мной тряслись кушетка и капельница. И, возможно, не только они, потому что уже лежавшие в реанимации соседки посмотрели на меня с интересом и спросили:
- Трясет, да?
- Ага, - ответила я и продолжила раскачивать уже новый корпус. Давление для разнообразия решило разок упасть - до 86 на 66. Разницы я не заметила. В промежутках между наплывами колотуна я видела, как соседки двигают верхними конечностями, смотрят в телефоны, пьют воду и вообще ведут себя как свободные люди. Из зависти я цыкнула на организм, выпутала руку - ту, которая без катетера - и усилием воли сняла с волос резинку. Ибо давит, ну и так, я тоже хочу быть свободным человеком! Организм, похоже, сильно проникся моим подвигом, потому что колотун начал спадать. Как только в помещении показалась санитарка, пришедшая дать воды и прочих благ соседкам, я себе тоже затребовала телефон и попить. Я, правда, была уверена, что вот так сразу пить нельзя будет, но за время операции во рту высохло все, вплоть до пищевода. Воду мне разрешили, и я стала почти счастлива. Таким образом в 12:44 я уже вылезла в аську - и почувствовала себя человеком. Да и общаться с соседними койками можно было. Плюс, конечно, я сообщила друзиям о радостной вести, какое-то время ушло на письменный прием поздравлений. Одна из подруг спросила: "Ну что, счастье есть? Или пока только катетер?". "Пока только да..." - пришлось признать мне.
Далее реанимационное пребывание сливается в один ковер с не очень четким узором. Без особых событий, в общем.
У одной из соседок были близнецы - мальчик и девочка, рожденные раньше срока из-за отслойки, весящие 1900 и 1700. Их унесли в реанимацию, подключили к проводам. У второй соседки срок был побольше, вес ребенка - 3500, но тоже заподозрили сахар. Соответственно, тоже унесли малыша в реанимацию.
В начале второго начал отходить живот. Ну, то есть стала возвращаться чувствительность. И тут пришла врач и стала его мять! Хотя, надо сказать, я ожидала гораздо большей боли - по прошлому опыту и по писку соседок. На деле все оказалось совсем не так плохо. В аську поступали новости с фронта: муж рассказывал про подвиги старшего сына. Вода быстро стала заканчиваться, пришлось заказывать еще. В два пришла врач из детского (она не представлялась, но я эту тетку еще с Женьки помню), принесла подписывать согласие на прививки. К соседкам не подходила - мы пришли к выводу, что в детское отделение из реанимации перевели только моего. И, раз ему решено ставить прививки, то все у него в порядке. От сердца отлегло.
Иногда лежащие под простынкой руки задевали что-то такое мягонькое, шелковистенькое, немного желейное... Через пару секунд мозг соображал, что это мои собственные бедра, офигевал и велел рукам отдергиваться. Ощущение было прикольное, но немного неприятное. Они же еще час назад были на ощупь совсем не такими!!!
Где-то в половине третьего пришла Петровна. Стала гнуть и крутить соседкам ноги. Соседки охали, ахали, попискивали, но послушно двигали, как могли. Потом пришла моя очередь.
- Ну что? - спросила Петровна, хватая меня за левую ногу. - Чувствуешь?
- Неа! - радостно ответила я. Основываясь на прошлом опыте, я и до того пыталась напрягать конечности, но они были не со мной.
- Хм, - сказала Петровна и схватила за правую.
- О, а эту чувствую, - удивилась я.
- Ну-ка шевели! Давай в коленках сгибай...
- Неее, - так же радостно продолжила я, потому что ноги оформили мне полный и официальный развод. - Бесполезняк!
- Ну, как сможешь, так сразу начинай. Чтобы к пяти мне тут все шевелились! А то как я вас мыть буду?! - дала наказ санитарка и ушла. Мы принялись упражняться в телекинезе и управлении телом с помощью духа. Уже буквально через полчаса начали двигаться коленки. Только не вверх-вниз, а внутрь-наружу. Кое-какая движуха началась уже в четыре, то есть спустя пять часов после вынимания ребенка. Конечно, живот отзывался на все эти сгибания, кручения и поднимания, но так ему и было надо - быстрее сократится и очистится.
К половине пятого муж привез еще воды и даже куриного бульончику. В воду я вцепилась, а вот в еде пока не была уверена. Самое интересное - есть не хотелось. Вообще. Тем более что поставили капельницу с глюкозкой, так что голодная смерть мне не грозила. В бедра периодически кололи окситоцин, и тогда от сокращений матки глаза лезли на лоб и чуть-чуть на подушку. С Женькой я таких болей точно не помню - может быть, на фоне схваток до того они уже не впечатляли. А ведь родившая два месяца назад подруга рассказывала, как больно сокращается матка второй раз, так что я была готова. Ну, хотя бы не удивилась... Обезболивали кетоналом, если что. Давление, кстати, больше не шалило, а вот проводок для температуры периодически из меня выпадал, и прибор показывал, что температура у меня то 31, то вообще 23 градуса. Я удивлялась, потому что чувствовала себя значительно более живой.
Роддом был переполнен, бедный Волков весь день не вылезал из операций - это было легко отследить по его набегам в реанимацию за препаратами. Так что процесс выздоровления нам решили ускорить. Соседку, родившую близнецов в 7 утра, увезли в послеродовую палату уже в 5 вечера. И начали задумчиво смотреть на нас. Мы пытались сопротивляться, но...
Тем временем старший сын усиленно искал маму. И велел другим ее тоже искать. Даже коту. Потом сообразил, что маме можно позвонить! Так у меня состоялся первый настоящий телефонный разговор с Женькой. Не слишком состоятельный, но ребеныш был очень рад.
Помыть нас таки помыли. Все по старой схеме - попу поднять, утку подсунуть, из кувшина полить... Попа уже поднималась превосходно, даже плечи удалось поднять, подтягиваясь на ручке-висючке над койкой. Еще выяснилось, что я занимаю место номер шесть. Вся такая родившая шестого числа, в свои именины, маленького чертенка.
А вот серьезным минусом во всем этом космосе было полное отсутствие при реанимации какого-нибудь персонала. Медсестры появлялись на посту раз в час и тут же убегали обратно. Так что когда мой нижний катетер как-то неловко повернулся, куда-то уперся и перестал выводить из меня продукты жизнедеятельности, что привело к новым болезненным ощущениям, мне пришлось звонить аж Наталье Леонидовне, спрашивать, как тут кого-нибудь позвонить. Она, видимо, и настучала кому надо по головам, и сама еще пришла на помощь. Но, сдается мне, обычная тревожная кнопка в пределах досягаемости лежачих, только что прооперированных женщин была бы значительно проще и приятнее.
В половину десятого случилось счастье. Мне принесли сына!!! Я вцепилась двумя руками в него, зубами - в телефон. Саньку уложили на меня сверху, щеки его тут же отвисли до самой мамки. Произошел такой диалог с помощью одного аппарата речевого и одного - мимического.
- Ой, Санька!!! Давай знакомиться! Я твоя мааама.
- XD
- Ты мой мааааленький... Чмок.
- О_о
- Что такое? Не надо тебя целовать?
- о_О
- Ну ладно, не буду... Будем с тобой привыкать друг к другу, будем теперь с тобой вместе жить...
- Х((
- Нет, ну знаешь!
В общем, не слишком я сына впечатлила... Он мне даже глазки показать не захотел, какого они там цвета. А волосы были все запеленутые. Но я все равно послала фотку мужу и принялась любоваться... Сквозь мысль "Да это же какой-то бурятский ребенок, ааа, подменили, перепутали!". Не сговариваясь с этими мыслями, муж обозвал Шушку Чингисханским внуком. Пришлось запивать эту дурь бульончиком - виртуозно наливая его из термоса одной рукой, а потом умудряясь еще и донести до рта. Главное правило реанимации исполнилось: бульончик оказался нереально вкусным!
В десять часов дома случился отбой. Женька принялся плакать, хотеть маму, порываться спать на ее месте... Проинформированная мама принялась тоже почти плакать и хотеть к своим детям. Ну хотя бы к одному! Впрочем, мозг мой пока еще никак не мог мне поверить, что мелкий детеныш - тоже мой. Умилялся, но не верил.
А в одиннадцать вечера нас с оставшейся соседкой Региной таки перевели в послеродовое. Из второго отсека реанимации тоже выписали всех, кого могли. С перепугу. В итоге реанимация до утра стояла пустая... Перевозили на обычных каталках. Я совершенно бодро и героически таракашечкой переползла сначала на нее, потом на койку в палате. На старую койку, оставшуюся в наследство от старого корпуса, скрипящую, с деревянными матрасами. И тумбочки были из тех же времен, моя еще и с погнутой ручкой. Зато - зеленая раковина и прозрачный холодильник! И тревожная кнопка вне пределов досягаемости. Спонсирования роддома явно не хватило до четвертого этажа, и нам как раз повезло испытать это на себе. И номер у палаты был - 404. От огорчения я освоила новый подвиг - переворот на бок. И заснула.