Еще раз о любви, Л. Петрановская
Психология детства«КАК ЛЮБИТЬ ДЕТЕЙ?»
Тема родительской любви очень непростая. С любовью детей к родителям все просто: куда они денутся? Конечно, они нас любят по уши. Надо сильно постараться, чтобы это поломать. А вот в другую сторону все сложнее. 
Достаточно задуматься над такими вопросами: любил ли Тарас Бульба своего сына Андрия, с которым так обошелся? Более мрачный сюжет на ту же тему описана в "Маттео Фальконе" у Мериме. Там мрачнее, потому что сын младше, ребенок. А ситуация ровно такая же. Любил тот отец своего сына? Авраам библейский Исаака своего любил? Вроде как если не любил, то и смысла нет в произошедшем: ну не любил - и не жалко, что такого-то? А если любил, то как мог? Ну, допустим, ему напрямую велели Высшие инстанции. Но этому Маттео, который Фальконе, - ему что велело? Понятия, может быть, какие-то: чести, справедливости, долга? Все это очень непросто. Вот Монтекки с Капулетти: любили ли они своих детей? А те родители, которые плохо обращаются с детьми - любят ли они своих детей? Те родители, которые в социальном смысле обращаются со своими детьми хорошо, иногда даже посвящают им свою жизнь и, например, растят своего ребенка спортсменом или музыкантом с самого детства, ставя его на эти рельсы, подчиняя всю жизнь, не только его, но свою и всей семьи, достижению цели, - любят ли они своих детей? Мне как-то знакомые рассказывали, у которых сын все детство учился играть на виолончели (сейчас он известный виолончелист), как папа сидел и держал у него под локтем острый нож (острием вверх) для того, чтобы мальчик правильно держал локоть и не вздумал его опускать. И это было часами. Тоже любовь… Кто-нибудь смотрел в интернете ролики с детским конкурсом красоты? На мой взгляд, довольно отвратительное зрелище. Но те люди, которые готовятся к ним, которые привозят туда своих девочек, которые наклеивают им эти все ресницы, делают им сексуальный макияж, подбирают эротичные наряды и учат всем этим ужимкам и прыжкам, - они любят своих детей? Когда мы начинаем над таким задумываться, возникает много вопросов: как мы можем это проверить, можем ли со стороны что-то сказать? Уже не говорю про то, что есть культуры, в которых считается нормальным из ритуальных соображений делать детям болезненные операции или выдавать замуж девочек в 10-12 лет…
На эту тему существует две теории. Одна из них состоит в следующем: когда-то был Золотой век. Были прекрасные архаичные культуры, в которых все было гармонично, все жили, как в садах Эдема, родители естественно и гармонично любили детей, и дети жили в прекрасной привязанности, их носили на себе, кормили грудью, дети не разлучались с родителями и вырастали гармоничными людьми. Есть какие-то этнографические труды на эту темы. Некоторые из них потом критиковались как недостаточно достоверные: там были добавлены разные фантазии. Но смысл такой: когда-то все было отлично и родители очень любили своих детей, а потом человечество испортилось цивилизацией: появились всякие ясли и детские сады, и роды в больницах, и прочий ужас-кошмар. И теперь все плохо. Это одна такая версия: от Золотого века деградация, движение вниз, а наша задача - возродить хоть что-то, что можно.
Второй подход говорит противоположное. Он говорит, что вообще-то, простите, но чем дальше в глубь веков, тем хуже с этим всем было, и древние культуры он характеризует как инфантицидные. Приводятся письма какого-то древнеримского патриция к своей, судя по тону, весьма любимой жене, т.е.в семье у них все хорошо. Когда он пишет: «Дорогая, разрешилась ли ты уже от бремени? Я надеюсь, ты чувствуешь себя неплохо. Когда родишь, если это мальчик, то оставь, а если девочка, то избавься от нее...» Так, между делом, безо всякой трагедии. Уж не знаю, каким способом они избавлялись... И смысл второго подхода в том, что на протяжении истории человечества все, наоборот, становилось постепенно лучше. Сначала были совсем инфантицидные культуры. Потом были культуры, которые к детям были достаточно суровы и не предусматривали тесного психологического контакта с ребенком. Мы знаем это из литературы: можно, например, Диккенса почитать, как они там с детьми обращались. Но постепенно ситуация улучшается, и становится более гуманным отношение к детям, появляется понятие прав ребенка, появляется уважение к личности ребенка и т. д.
Эти концепции прямо противоречат друг другу. В одной был Золотой век, а потом цивилизация все начала портить, а в другой, наоборот, были дикие жестокие дикари, которые постепенно мягчели сердцем и вот, гуманизировались.
Возникает вопрос: что из этого правда? Если честно, я думаю, и то и другое. Отношение к детям в архаичной культуре действительно более естественное, более природное, более в чем-то животное, особенно когда дело касается маленьких детей, т.е. первичного выращивания, кормления и ухода. В этом смысле, конечно, в нем больше естественности, радости, гармонии и простоты. С другой стороны, в тех же культурах, в которых было, по нынешней терминологии, естественное родительство, в которых ребенка носили на себе привязанным и кормили до трех-четырех лет, могли из ритуальных соображений делать детям какую-то жестокую операцию, после которой десять процентов умирало, и это никого не останавливало, и одно другому не мешало. Ребенок считался частью родителя, как его рука или нога, - собственностью во всех смыслах этого слова. Поэтому кормлю, целую, а надо будет - прирежу. Мне кажется, эти подходы в каком-то смысле друг другу не противоречат и, возможно, динамика развития вовсе не в том, что когда-то с детьми обращались плохо или хорошо, а потом стали лучше или хуже, а в том, что с какого-то момента дети начали восприниматься как люд. Не как часть, не как продолжение, не как инвестиция, а как отдельные человечки.
Это тоже был процесс небыстрый, не сразу все произошло, и очень интересно за ним наблюдать. Моей дочери 14 лет, она позавчера первый раз в жизни прочитала роман «Ромео и Джульетта». И она говорит: «Там все те, чью логику я понимаю, умерли, а тех, которые остались, я не понимаю вообще». Про что «Ромео и Джульетта»? На самом деле, не про любовь. То есть и про любовь тоже, но не это там главное. Это произведение (а написано оно на переходе от Средних веков к Возрождению) именно про то, как «выламывается» человек из рода, как рождается личность. Человек поколениями, веками существовал просто как часть рода, как щупальце рода, как ложноножка, и вся его воля, все его желания, интересы, устремления абсолютно совпадали с родом. Он был частью. И вдруг мы видим, как у нас на глазах, собственно, на протяжении этой печальной повести герои «выламываются». Вы помните знаменитый монолог Джульетты, когда она говорит: «Зачем же ты Ромео, ведь имя - это не часть тебя, это всего лишь имя». Она вдруг понимает, что он - отдельно, она видит его отдельно, для нее он перестал быть Монтекки, он - человек! И для него так же. Вдруг они оказались одни посреди этого, для них вдруг ставшего сумасшедшим, мира, где люди - просто части рода, а они вдруг не части рода, они отдельные человеки. И мы видим, как на первых этапах действительность выкашивает всех, кто вырвался: "Вырвался? Извини, действительность не приспособлена к тому, чтобы ты вырвался, тебя зачистят". Но люди продолжали «выламываться», и тенденция взяла верх. Шекспир был предвестником нового времени, в котором выяснилось, что люди - это личности. Потом дело пошло дальше: появился Руссо, рассуждавший, как вырастить ребенка в естественных условиях. Многие деятели Нового времени про это думали и писали.
Что происходило в гуще жизни? Из-за того, что были обнаружены санитария и гигиена, появились акушерки. Потом выяснилось, что есть такая штука, как водопровод, и вообще можно руки когда-нибудь мыть, например, после туалета. Стала резко сокращаться детская смертность. Потом еще прибавилась вакцинация, которая тоже уменьшила детскую смертность. Параллельно со всем этим происходил процесс урбанизации, т. е. массового переезда населения в города. Как отличается процесс жизни в городе от процесса жизни в селе с точки зрения родительско-детских отношений? Отличается очень кардинально. Если вы в городе не владелец отдельного поместья, а живете в городском муравейнике, то ребенок, который в деревне для вас не помеха, а просто часть жизни, в городе становится проблемой. В деревне у вас есть ребенок, ну и что? Он вот просто здесь где-то копошится. Уже с трех лет он при деле, гусей, например, пасет. До трех лет за ним тут же присматривают старшие дети, бабушки, дедушки. В городе ребенок становится проблемой. Если тесное жилье, если некуда с ним выйти на улицу, если женщине в какой-то момент надо включаться в производство, то что с ним делать, непонятно. Он долгое время нуждается в достаточно плотной опеке. Каждый ребенок становится проблемой. Соответственно, человечество очень быстро реагирует и начинает сокращать количество детей в семье, буквально на глазах одного-двух поколений. Тут еще подоспела контрацепция.
Пошли два параллельных процесса: с одной стороны, стало сокращаться количество детей у человека. Если раньше было нормально иметь семь-восемь детей, то сейчас двух-трех, а то и одного. С другой стороны, благодаря снижению детской смертности ребенок перестал быть венчурным проектом. До того какая была ситуация? Пять родишь - один, гдядишь, останется. А тут вдруг выяснилось, что, скорее всего, сколько родишь столько и останется. Стало по умолчанию нормальным, что если ребенок рождается, то он с нами и остается. Противоположный сценарий воспринимается как трагедия, как невероятный сбой. Что в результате получилось? Детей стало мало и они стали защищены, стало понятно, что, с большой вероятностью, именно они будут, что называется, стакан воды подавать в свое время. В результате всего этого сильно выросла в обществе цена ребенка. Дети в тех прекрасных архаичных обществах, которые иногда так рыдательно описывают сторонники этнографического подхода и прочего естественного родительства, были расходным материалом: сколько-то родилось, сколько-то выжило - ну ничего, как-то живем дальше. Вдруг каждый ребенок стал ценностью, его цена резко выросла. Этот сдвиг происходил постепенно, как смещение, в течение 19-20 веков, в развитых странах, в городах, и сейчас он уже завершился. Сейчас ребенок - это ценность, это то, во что надо вкладывать, чем нужно заниматься, этот тот, кого нужно уважать, беречь и т.д.
Точкой, обозначившей, что этот переход свершился, стала книга Януша Корчака «Как любить ребенка», написанная между 1-ой и 2-ой мировой войной. Как любить ребенка? Раньше вообще так вопрос не ставился. Никогда. Было много произведений типа «Домостроя», в которых описывалось, как ребенка воспитывать, чтобы он соответствовал ожиданиям общества, чтобы за него не стыдно было. Появлялись книжки, как ребенка растить в смысле гигиеническом: мыть, лечить, кормить и т.д. Они были разной степени завиральности, но они были, особенно в эпоху Просвещения, когда все естественные науки стали доступны и пошли в массы. Тогда же, во время Просвещения, стали появляться книги о том, как ребенка развивать, чтобы он был умным, стремился к знаниям. Но вот как любить ребенка, - до Корчака так никто вопрос не ставил. Было какое-то естественное состояние, в котором был понятно, что все детей любят. И вдруг выяснилось, что это вопрос, который можно проблематизировать, который можно положить перед собой и подумать: «Любить или не любить? И как любить?» Вот вопрос, который был задан Корчаком. Он свои размышления на эту тему изложил, но, мне кажется, ясного ответа до сих пор нет, хотя с тех пор даже появилась книжка «Как на самом деле любить детей?», и мы ждем, наверное, появления книжек «Как на самом-на самом-на самом деле любить детей?» Вопрос неясный.
Если мы снова вспомним сложные ситуации у литературных героев и из жизни, с перечисления которых я начала, мы вновь зададимся вопросом: «Любят ли эти люди своих детей?». Нам будет трудно ответить. Чувствуют ли эти люди к ним любовь? Ну да, конечно, ну наверняка... Может быть, не всегда. Наверное, не в тот самый момент, когда они делают все то, что делают. Но когда-то, безусловно, чувствуют. Как эмоция, это, безусловно, есть. Готовы ли они заботиться о них? Ну да, конечно, в куче ситуаций они готовы заботиться. Готовы ли они защищать их? Я уверена, что тот же самый Тарас Бульба, если бы его сына пытался убить кто-то другой, защищал бы его как угодно, в том числе, ценой своей жизни. Это очевидно, в этом смысле, конечно, он любит его. Тем не менее, люди совершают такие странные поступки. Для нашего века странные, а них естественные.
Что здесь не так, чего здесь не хватает, какой составляющей? Мысль Корчака: кроме природного, животного, инстинктивного тепла и нежности к своему детенышу, которое есть у собак, у кошек, у обезьян - у всех, у человека начало прорезываться УВАЖЕНИЕ к своему ребенку. То, что мы видим в нем человека, то, что мы понимаем, что у него есть своя система ценностей, что он принимает свои решения. Что у него могут быть отличные от наших желания. Вспомните классическую английскую литературу: сколько драм строится вокруг того, что родители хотят для ребенка одного, а ребенок хочет другого. «Ярмарка Тщеславия», «Джейн Остин», «Гордость и предубеждение». Вот где интересный переломный момент. Сейчас вряд ли мы найдем целый роман, где вся драма в том, что девочка хочет замуж за N, а мама с папой против. Мы не можем себе этого представить. Точно также мы вряд ли встретим целый роман о том, как мальчик не хочет стать тем, кем были в его семье все поколения до него. Даже если сейчас родители будут против, все ограничится парой-тройкой скандалов в мальчиковые семнадцать-восемнадцать лет, и на этом история закончится. На роман явно не хватит. Что произошло за это время, что изменилось? Изменилось именно то, что дети стали восприниматься как отдельные люди. Со своими выборами.
Мир стал гораздо более сложным, он стал быстрее меняться. Нет сейчас простроенной, протоптанной раз навсегда дорожки, когда никаких особых вариантов у ребенка не было: у девочек замужество за кем велели, у мальчиков выбор - либо по стопам отца, либо по узкому набору вариантов в зависимости от того, старший ли ты сын, второй или третий. Сейчас выяснилось, что дети будут решать все сами. Вот это конструкция! Вдруг выясняется, что они будут уходить: сами по себе, в свою жизнь.
Вопрос: как нам с этим быть? Что с этим делать? Когда ребенок появляется, он явно не субъектен. Ясно, что новорожденный не может принимать решения. А потом, в какой-то момент, когда ему нужно будет их принимать, будет важно, чтобы мы не стояли у него на пути и не мешали. Как этот путь пройти: от точки А, где он явно ничего не может решить, даже то, что ему сейчас кушать, до точки Б, где мы ожидаем, что он пойдет с университетским дипломом и будет выбирать себе специальность, место работы, гражданскую позицию, жену, стиль родительства и т.д.? Не понятно. Цена ребенка выросла, появилось представление о том, что ребенка надо ценить и уважать. Мы помним, как стремительно все произошло, в течение последних двух веков. От ребенка как расходного материала мы перешли к ребенку как существу на пьедестале, центру мира, судьи мира. Концепция XX века: «Ребенок как судья мира». Про это Экзюпери «Маленький принц». Помните это символическое произведение XX века: ребенок чистый, непосредственный приходит в мир, сейчас он всем сестрам по серьгам раздаст. Про это же во многом у Селинджера: ребенок как судья мира, ребенок, который своим чистым непосредственным взглядом сейчас нам объяснит, правильно ли мы живем, и нам надо замолчать и послушать его, потому что он прав, а мы-то что? Мы не знаем, мы не умеем. Маятник пошел обратно: от детей как расходного материала, которые как моя рука или нога, которых должно быть не слышно и не видно, только может попросить за столом соль, сразу скачок, и ребенок - судья мира. У нас декларация прав детей, у нас всегда дети в первую очередь, в современном мире ребенок - особо ценное существо. Кульбит быстрый и непростой, как для родителей, так и для общества, со всякими сопутствующими осложнениями и закидонами.
Одно из главных осложнений, отмеченное впервые Корчаком, - это высокая цена ребенка, которая начинает оборачиваться высокими требованиями к безопасности. Поскольку с самого начала ребенок - не венчурный проект, а тот, кто, раз уж родился, должен жить и быть здоров, то, соответственно, очень страшно, что с ним что-нибудь случится. И этот страх, эта тревога оборачиваются в манию тотальной безопасности. То есть в идеале наше обществе хотело бы обернуть ребенка ватой, скотчем, положить и пусть он там до восемнадцати лет полежит. И мы видим, как у нас на глазах эти меры безопасности нарастают в пугающей прогрессии. Кто постарше, вы помните, что мы могли с классным руководителем или любимым учителем пойти в поход на два-три дня и никого, кроме наших родителей, это не волновало. Попробуйте-ка сейчас с детьми из школы просто взять и пойти в поход на три дня. Вы должны обеспечить им горячее питание (в походе непременно), проезд на транспорте, - в общем, двести двадцать пять согласований, двести двадцать пять комиссий. В итоге просто никто никуда не ходит, потому что невозможно. И так во всем. Везде, куда мы ни сунемся, мы увидим, что стремление обеспечить безопасность ребенка часто переходит всякие границы. Какие-то из этих вещей милые и правильные, типа мягкого покрытия на детских площадках. Слава тебе, Господи! Додумались! Дети теперь не бьются головой, когда на этих площадках падают. Но остановиться-то невозможно, дальше уже появляются шлемы, в которых ребенок учится ходить, чтобы он, упаси Боже, не стукнулся головой… Про это сказал Корчак: «Мы так боимся, что у нас ребенка заберет смерть, что мы забираем у него жизнь». Мы забираем у него все, мы оборачиваем его полностью ватой. Сейчас уже американские коллеги рассказывают, что, когда родители отдают в лагерь ребенка, они имеют право написать заявление, что разрешают своему ребенку лазать по деревьям, и не будут иметь претензий к администрации, если ребенок упадет с дерева и сломает руку или ногу. Это одна из издержек. Все имеет свою темную сторону, хотя, казалось бы, что может быть прекраснее любви к детям.
Следующая темная сторона такая, что очень для многих дети становятся проектами. Раз ценность ребенка в обществе выросла, сразу же выросла ценность функциональной роли «я - родитель». До этого существовало целое поколение состоятельных классов, которые вообще не реализовывались как родители: детей-то они рожали, но воспитывать их они не собирались. Для этого существовали кормилицы, бонны, гувернантки. Они воспитывали ребенка, а родитель, может, уже к совсем большему возрасту, глядишь, и даст какие-то наставления, поучит и что-то там объяснит. Хороший родитель был тот, кто обеспечит своему ребенку хороших учителей и хорошие условия. А еще не растратит все наследство: не проиграет на скачках или в карты. Сама по себе роль хорошего отца или хорошей матери в обществе не была востребована, она не составляла важную часть нашей персоны, той части, которую мы предъявляем социуму. Что произошло, когда повысилась цена ребенка и, соответственно, цена родительской любви и функциональной роли родителя? Стало важно быть хорошим родителем. Ты не можешь считаться успешным, если ты плохой родитель. Если ты супер-пупер звезда, тут же папарацци нароют, что ты с ребенком-то не общаешься своим. И вот тебе двойка. И никакая ты после этого не звезда, а типичный лузер. То, какой ты родитель, стало важной оценкой личности. А это повлекло за собой то, что родительская роль стала частью нарциссического комплекса. «Я - хороший родитель» стало важной игрой: "Я живу жизнью ребенка, я вся для него, я соответствую, вы там не думайте!" Появилась сильная зависимость от социальной оценки, что, как вы понимаете, не добавило родителю уверенности, а его отношениям с ребенком стабильности и, в свою очередь, покоя ребенку. Появилось отношение к детям как к проекту, предъявление миру себя как удачного родителя. Конечно, чаще всего это бывает у людей, которые сами были обделены в детстве родительским принятием, родительской любовью, и вот они делают из ребенка проект: вот, все посмотрите, какой у меня красивый, какой у меня умный, какой у меня вундеркинд. Надо отметить, что во всех этих движениях "Такие родители", "Сякие родители" эта нарциссическая составляющая очень велика. Это от неуверенности, от собственной неудовлетворенности. Это неестественно, это негармонично. Очень часто люди играют в это с азартом, как в игру, и стараются соответствовать каким-то высоким требованиям. Мы видим это по агрессии, с которой реагируют на несогласных, несоответствующих или возражающих. Очень часто в интернет-сообществах молодых мамочек, которые, казалось бы, должны быть царством доброго пролактина и всяческого ми-ми-ми, вдруг обнаруживаешь агрессивные перепалки чуть ли не с перегрызанием друг другу глоток на тему "делать или не делать прививки" или "кормить после двух лет или не кормить". Это неслучайно. Это говорит о том, что вопросы очень болезненные и задевают именно Я, именно личность, свою Я-концепцию. Иначе что бы в такие агрессивные перепалки люди вступали? Появляется такая интересная вещь, как необходимость демонстрировать родительскую любовь и, соответственно, любовь ребенка к себе. Про это есть хорошая американская книжка "Дневник няни", показывающая этот механизм. Там молодая девушка устраивается няней к мальчику четырех лет. У мальчика мама, которая в силу своих каких-то неизвестных нам причин заботливой матерью быть не может. У нее свои депрессии, и с мальчиком в контакте она быть не может, заботиться о нем не может и не хочет. Она нанимает няню. Няня у него не первая, нескольких уже уволили. Мальчик уже достаточно пострадавший от всего этого. Няне стоит большого труда наладить с ним контакт, она все-таки это делает, и мы видим, что няня заботится о ребенке в самых базовых ситуациях: он заболел, у него температура, он задыхается, ему страшно, ему плохо, - все это время с ним няня. Естественно, когда они проживают так некоторое время, у него формируется к няне привязанность, доверие. А потом, во время светской вечеринки, на которой присутствуют родители мальчика и друзья, мальчик падает; к нему пытается подойти мама, он маму отталкивает и зовет няню. Он только няне дается на руки, чтобы его успокоить, обработать коленку и т.д. У мамы тяжелейшая нарциссическая травма. Что было бы, например, сто лет назад? Да ничего. Ребенок упал, мать зовет бонну и говорит: "Займитесь им!" Никакой травмы у нее бы не было. Ребенок упал, у него там кровь, слезы, сопли. Кто этим должен заниматься? Ну, не я же с моим бальным платьем. Понятно, что бонна, и вопросов бы не было. А сейчас все по-другому. Все вокруг увидели, что ее ребенок, ударившись, не хочет ее помощи, не принимает ее утешения, а хочет няню. Опа! Я плохая мать! Значит, я не комильфо. Сегодня функциональную роль матери нельзя так просто опрокинуть: если ты плохая мать, значит, ты не состоялась, значит, ты лузер. Соответственно, угадайте, что дальше происходит в этом романе? Дальше эту девушку увольняют в тот же день, не дав даже толком попрощаться с ребенком. За то, что она, так сказать, взяла на себя слишком много. Почему это он любит вас, а не меня, хотя я его мать? Ну и что, что вы им занимаетесь, вы его понимаете, вы его лечите? Я его мать, и любить он должен меня. И надо сказать, сейчас очень многие дети от этого страдают, потому что всегда есть женщины с не очень развитым материнским инстинктом. Бывает. Но если раньше было социально приемлемо передать заботу о ребенке другому человеку (родственнице или няне), то сейчас тут стоит социум "руки в боки" и говорит: "Та-а-ак, кто это тут плохая мать?" Способ не работает. Если ты не любишь своего ребенка, то все, ты плохой. Страдают от этого дети, которые становятся заложниками этой ситуации. Это еще одна теневая сторона того, что стало правильным любить детей.
Это еще не все. Еще есть теневые стороны. Специалисты по семье отмечают интересный феномен: эротические чувства смещаются в сторону детей. Не сексуальные, а именно эротические. Объятия, поцелуи, - вот это все. Параллельно с тем, как люди все больше ласкают своей детей, происходит снижение сексуальной активности в супружеской паре. Потому что на самом деле нам в жизни гораздо больше нужны объятия, чем сексуальные акты. Нам гораздо больше нужно просто телесных контактов. Раньше, в период жестких правил, дети спали строго в отдельной кровати, а супруги - строго вместе (потребность-то есть, обниматься хочется), там только об супруга и можно было эту потребность удовлетворить. Сейчас у нас доступны в этом отношении дети: мы с ними много целуемся, много валяемся, много обнимаемся, много спим. Ну и выясняется, что не так уж нам часто и надо… Плохо это или хорошо - никто не знает, может быть, что частота до этого была искусственной из-за тактильного голода. Люди заменяли сексом ситуации, когда им нужно было просто пообниматься. Может быть. Но есть такое изменение, к которому мы не знаем, как относиться. Соответственно, отсюда появляются уже следующие фобии. Не эротизируем ли мы наши отношения с детьми? Не имеет ли это плохих последствий (совместный сон и все остальное)? С какого возраста это становится нехорошо, неприлично и неправильно? На консультациях многие выражают тревогу по этому поводу. А ответ-то никто не знает. На эту тему есть много высосанных из пальца концепций, часто радикальных и противоречащих друг другу. Типа: "Если он с вами после двух лет поспит, то все, кошмар-кошмар, будет он…" Другие говорят, что ничего страшного... Ответа, на самом деле, никто не знает.
Обнаружив в своей жизни детей как людей, человечество, если честно, не очень понимает, что с ними делать. Это процесс, внутри которого мы сейчас находимся, он не закончен, не завершен, ответов у нас нет. Где-то мы стараемся слышать детей, где-то идем на поводу, потом спохватываемся, не развиваем ли мы у них альфа-комплекс, а не нужно ли нам больше доминировать, начинаем доминировать, потом опять спохватываемся… Мы постоянно не очень уверенны, и никуда от этого не деться. Не потому, что мы такие дураки, а потому что время такое, перелом такой. Ни у кого нет четких ответов на эти вопросы.
Под родительской любовью имеются в виду очень разные вещи: от внутренних ощущений и чувств («замираю», «обмираю» и т.д.) до поведения: готовности заботиться, защищать, нести ответственность. Родители иногда спрашивают: "А вот мне кажется, что он должен играть на пианино, - заставлять или не заставлять? Я буду заставлять, а он мне потом скажет, почему ты заставляла? Или наоборот, я не буду заставлять, а он мне потом скажет, почему ты не заставляла?» Тут надо понимать, что в любом случае скажет. В огне брода нет и вариантов, в общем-то, немного.
Многие взрослые сейчас имеют опыт психотерапии. И все помнят, что когда они были детьми, они своих родителей обожали. Если даже дети страдали от каких-то ситуаций, связанных с родителями, им точно не могло прийти в голову, что виноваты в этом родители и что родители, возможно, не такие хорошие, не такие, которых я заслуживаю. А потом они имели опыт психотерапии или просто общались, читали книжки, - и переоценивали своих родителей. Они начали видеть ошибки своих родителей, а то и откровенные жестокости. Дальше что накрывает? - «А я? Ну и что, что он сейчас сидит и смотрит мне в глаза и говорит: "Мамочка, я так тебя люблю, ты у меня самая лучшая!"? Я тоже так когда-то говорила. А потом? А что он потом скажет? А сколько он потом будет ходить к психотерапевту?» И приходят родители и говорят: "Я там тогда-то сказал то-то и то-то, то-то сделал, сорвался. Что теперь будет? Сможет ли он это пережить или это травма на всю жизнь? Сможет ли он восстановиться? Это непоправимый урон нашим отношениям или можно все-таки поправить?" То есть, очень высокая тревога, очень высокая степень неопределенности. Соответственно, родительская любовь, помимо каких-то приятных переживаний, оборачивается большими издержками: постоянным чувством ответственности, страхом совершить ошибку, причинить вред. Мы ведь любим их, мы не хотим навредить. Это ведь совсем не то же самое, что «ребенок - часть меня, мое продолжение, он должен делать то, что я сказал, да и все». Это совсем другая степень ответственности, совсем другие переживания.
Итак, есть два подхода: деградационный (был Золотой век, а потом все стало хуже) и эволюционный (было все плохо, а потом стало становиться лучше). Я не знаю, какой из них правильный, потому что и то и другое - просто есть.
С одной стороны, мы видим результаты революции, когда ребенка мы стали уважать, ценить, беречь, когда ребенок стал восприниматься как личность, когда есть государственные, социальные институты, защищающие его права, его неприкосновенность, его интересы, право на развитие и т.д. Но есть и теневая сторона. Мы видим, как этот процесс добавляет проблем иногда самим детям, иногда родителям. Ну, например, какой-нибудь ребенок вырос в традиционной ситуации, когда всех били. Ну, вырос и вырос. Со всеми так обращались, и никакой травмы на всю жизнь. А с другой стороны ребенок, у которого прекрасные отношения с родителями, глубокие, тонкие, и которого один раз… одиннадцать лет лет ему было, и вот он теперь лечится от заикания, ему уже пятьдесят, и он до сих пор не вылечился. Прекрасные глубокие отношения с папой, один раз папа его побил… А до этого были поколения, которых регулярно били, по субботам, например, после бани - и ничего, никто не заикался. С одной стороны, хорошие отношения с папой - это гораздо лучше, но с другой - мы видим, что есть и теневая сторона, есть риски. Не получается все хорошее взять, а проблем в связи с этим никаких не поиметь.
Ну, что нам остается? Жить, пробовать. Читать книжки "Как любить ребенка", "Как на самом деле любить ребенка", "Как на самом-на самом-на самом деле любить ребенка". Писать свои книжки, у кого какой инсайт на эту тему возникнет. Если на книжку инсайтов не набралось, хотя бы пост в интернете. Делиться этим друг с другом, своими мыслями, опасениями, чувствами. Думать про это, нащупывать какую-то свою тропинку. Утешаться тем, что дети, на самом деле, удивительно выносливы и пластичны, и не так уж легко им можно навредить. И все наши эксперименты они обычно способны переварить и как-то к ним адаптироваться. Как возможно, так их и любить. Ну а они-то точно никуда не денутся, они всегда готовы, у них это близко.
ВОПРОСЫ.
Вопрос: Процессы, о которых вы рассказываете, прослеживаются только в западно-европейской культуре или распространяются на другие бытовые пласты? Ответ: В основном, конечно, изучена Западная Европа. Хотя разнообразие подходов велико, и не всегда бывает понятно даже изнутри, как все устроено. Мы хот и живем в эпоху глобализации, когда западные ценности и культура становятся универсальными, постепенно принимаясь на разных уровнях, все же по-разному все бывает.
В: Есть ли у вас ваша личная мантра, которая помогает вам в жизни с вашим ребенком, когда вы испытываете к нему агрессию? Когда вы хотите порвать его на кусочки и, чтобы не навредить ему, считаете до десяти или дышите? Поделитесь своим личным опытом, пожалуйста.
О: У меня уже довольно большие дети. Старшему ребенку двадцать три, а младшему тринадцать, и я не помню, чтобы мне хотелось порвать кого-то из них на кусочки, - они какие-то уже разумные и невредные. Скорее, бывают такие состояния, когда ты чего-то не делаешь в силу работы и другой занятости. Наверное, помогает представление, что невозможно быть идеальным. Ты вот что-то даешь ребенку, - что можешь, то и даешь. И, будем надеяться, что дети это смогут взять и использовать в полную силу. А что касается гнева, мне вот лично не свойственен сильный гнев. Я знаю, что у людей это бывает. Гнев - это всегда чувство надстроенное, вторичное. Гнев говорит о том, что где-то мы задеты. Если вы часто чувствуете гнев к своему ребенку, то надо поисследовать самого себя: где, в каком месте ваша территория задета? Когда вас уже разносит, мантры поздно говорить. Но если вы видите, что это повторяется у вас раз за разом, то надо повнимательнее посмотреть, какую вашу потребность вы ощущаете остро как нарушенную? Может быть, это потребность в воздухе или потребность в порядке, в уважении и принятии. Когда уже гнев накатывает, что-то с этим сделать можно, но это будет симптоматическое решение. Это как головную боль можно сбить, но, если она проявляется ежедневно, надо уже пойти и разобраться, почему так часто? А в сам момент ничего оригинального: подышать, умыться, конфету съесть.
В: Когда мы пытаемся обозначить ребенку границы, где начинается предел, когда можно их, наоборот, нарушить нашей попыткой сохранить свои? Когда мы изначально принимаем ребенка как состоявшуюся личность, отдельную единицу, и покрываем все его потребности, и прокладываем границу, чтобы он понимал, что у него есть своя и у взрослого есть своя, где тот максимум, когда мы расширяем свою границу и сужаем границу ребенка?
О: Мне как раз вовсе не кажется, что ребенок - сразу состоявшаяся личность и к нему нужно сразу как ко взрослому. Конечно, это не так. Уверять себя, что пятилетка - это такой же взрослый, как мы - это обманывать себя. В том-то и чудо детства, периода взросления, что каким-то образом из существа абсолютно зависимого, абсолютно не субъектного и абсолютно не-личности каким-то образом за весьма ограниченное число лет у нас получается субъектное, независимое и личность. Как-то оно переходит в это состояние. Понятно, что не существует границ, которые мы однажды поставили, и вот они там навсегда стоят. Поскольку мы хотим, чтобы произошла эта метаморфоза, движение из точки А в точку Б, мы понимаем, что вся эта история про то, что границы все время двигаются. И мы понимаем, что ребенок меняется, и меняется неравномерно. Это не та история, когда он в течение восемнадцати лет растет каждый день ровно на миллиметр. Он то вообще не меняется, а то вдруг резко, за две недели, а то и за два часа мы понимаем, что у нас уже другой ребенок, что все по-другому. Поэтому - методом тыка, больше никак. Конечно, мы всегда немного опаздываем. Многие родители отмечают один феномен. Вот вы приходите в школу или в детский сад и начинаете в толпе его высматривать, и я ловлю себя на том, что я мысленно представляю себе его на голову ниже, чем он есть в реальности. Мы все время отстаем, нам все время наши дети кажутся меньше, чем они есть на самом деле. Поэтому ребенок всегда границы подвигает. И слава Богу! В этом - смысл взросления. Мы ставим границу всегда чуть ближе, чем он хотел бы. А он ее проталкивает. В какой-то ситуации у него не получается ее протолкнуть, в какой-то получается. Это жизнь. В процессе этого он и взрослеет. Если он еще не успел даже толкнуться, а мы уже говорим: "Тебе все можно, дорогой! В одиннадцать лет иди на ночную дискотеку, хочешь, там, выпей, хочешь, еще чего…" Границы должны стоять так, чтобы ребенок о них толкался. Но при этом мы должны быть готовы, что он будет способен их подвинуть. И, конечно, они все время двигаются.
В: Вопрос от ребенка: «Я сейчас живу с родителями. Родители у меня замечательные: мама училась в музыкальной школе, и она не заставляла меня играть на фортепиано. Папа занимался в спортивной секции, и он не заставлял меня заниматься спортом. Но есть один момент: они приходят с работы и начинают срывать свое плохое настроение на мне». Как мне себя вести, чтобы и с моими детьми эта ситуация не повторялась?
О: Когда вам не нравится то, что делали или делают ваши родители, то желание не передать это своим детям вполне естественно. Но это не так просто. Потому что когда мы в форме, здравом уме и трезвой памяти, мы, конечно, будем вести себя так, как считаем правильным. Но когда мы устали, не выспались, испугались, после болезни, - мы можем не удержать самоконтроль. И тогда включается автопилот.
Автоматическое поведение будет воспроизводить ровно те модели, которые мы наблюдали в детстве. Потому что никаких других в этом автопилоте не записано. Первая часть работы - это работа на уровне сознания, т.е. понять, что я так не хочу, что мне так не нравится, и принять решение, что я так не буду. Дальше осознать, что все равно будете. А потом попытаться понять, что можно делать с этим "все равно буду". Соответственно, тут два выхода. Во-первых, сокращать количество ситуаций, когда вы не в себе: заботиться о себе, чтобы было поменьше случаев, когда вы устали, испугались, заболели, не выспались. Вторая работа - это переписать автопилот. Чаще всего это требует психотерапии. Хотя и не всегда, иногда можно своими силами, потому что по ходу жизни родительские фигуры, родительские модели можно дополнять моделями других людей. Это могут быть родители ваших друзей, которые делают по-другому, родители из книжек и фильмов, супруги могут помогать в этом, потому что они делали по-другому, - любые люди, которые могут дать другую программу автопилоту.
В: Вы как профессионал действительно считаете, что существуют кризисы двух, трех, четырех лет, или же эти истерики, это трудное поведение вызваны исключительно неправильным общением с ребенком?
О: Да, кризисы действительно существуют, но не все и не у всех детей они бурные. Они могут смещаться по возрасту. У одного ребенка кризис трех лет - это три истерики, а у другого - триста тридцать три. Это зависит и от родителей, и от конституциональных особенностей ребенка, и от обстоятельств жизни семьи в это время. У одной семьи все хорошо, а у другой наложился на это же время переезд, потеря работы, рождение еще одного ребенка, какие-то еще стрессовые ситуации. Но смысл кризисов универсален. Что такое кризис? Это ситуация, когда по-прежнему невозможно, когда накопилось такое количество качественных изменений, что происходят изменения в системе в целом, изменения правил игры. И в этом смысле, безусловно, и первый год, и три года, и тринадцать - такой момент, когда происходят какие-то изменения. Кризис в этом смысле - универсальная вещь, это не придуманное.
В: Надо ли отдавать ли ребенка в садик и школу или надо дома воспитывать в каких-то особых условиях?
О: Дети разные. Есть очень замкнутые, интровертные, им весь этот базар-кагал вообще не нужен. Если есть возможность с таким ребенком сидеть дома и ограничить его общение со сверстниками какими-то не очень длинными секциями-кружками и площадкой-парком, ну и хорошо. А есть дети, которые хотят общаться, которые несчастны, когда они не имеют несколько часов в день ролевой игры со сверстниками. Надо смотреть на ребенка. Ситуации в семье тоже самые разные. Возникает вопрос о мотиве. Никакой мифологической социализации самой по себе ребенку не нужно. Ему вполне достаточно семьи, двора, родственников, друзей, детской площадки. Отдавать в сад ребенка, если у вас нет в этом необходимости и он этого не хочет, точно не нужно. Сад надо рассматривать как институт, который нужен для того, чтобы женщина могла работать. Если у женщины есть потребность и необходимость работать, сад ей помогает в этом. Для некоторых детей сад - это про общение со сверстниками, для общительных детей, экстравертов. Что касается школы, то они все такие разные. Мы с ребенком попали в ту школу, в которой нам хорошо, а есть такие школы, в которых не надо быть ребенку. Тут вопрос скорее не в том, надо ли в школу отдавать, а в том, в какую школу и какого ребенка. Вот это важно. Нормальной может быть любая школа, где к детям относятся по-человечески и где невыгоревшие учителя, которых уважает их начальство.
В: Вы сказали, что общество сейчас чрезмерно озабочено безопасностью. У меня вопрос про информационную безопасность. Ни для кого не секрет, что дети сейчас очень рано начинают пользоваться компьютерами. У меня в два года ребенок айпадом пользуется, в Ютюбе что-то смотрит. Пятилетний племянник Яндексом пользуется. Я посмотрел запросы, которые в Яндексе делают дети, и там такие слова…, которые неоднозначно можно воспринимать. Какие есть способы защиты от нежелательного контента, во-первых? А во-вторых, может быть, не надо им этого всего, может быть, им больше книжек давать, как в наши времена?
О: Помните, у Грибоедова в "Горе от ума" папочка переживает, из-за того, что его дочь слишком много читает книжек. Вот, молодежь такая пошла в эти времена тяжелые, то ли дело в наше время… Понятно, что любые изменения, к которым мы не успеваем адаптироваться, для нас тревожны. Что касается безопасности, то надо понимать, что во времена, когда не было интернета, к тринадцати годам все всё знали. С подробностями. Просто были другие каналы. Я когда-то работала в издательстве и делала энциклопедию для детей, в т.ч. тома по языкознанию, и на полях там были разные высказывания, афоризмы о языке. Тогда только появился интернет, и я наивно набрала в поисковике "высказывания о языке". Ой, мамочки, какие картинки мне в ответ прилетели…. И надо понимать, что такие картинки ребенка могут просто-напросто напугать или отразиться на его последующей сексуальной жизни, потому что вызовут отвращение, которое впечатается, и от него трудно будет потом избавиться. В этом смысле какие-то технические примочки, которые позволяют оградить ребенка от материалов совсем уж для взрослых, должны иметь место. Но при этом все равно надо понимать: вы установите у себя - он где-то еще залезет, где-то еще увидит. Помогает только контакт с ребенком. Такие отношения с ребенком, когда если он чего-то испугается, если что-то его расстроит, что-то его напряжет, он придет к Вам и расскажет, чтобы вы могли это с ним обсудить и как-то с его тревогой ему помочь. Что касается гаджетов как таковых, то я не очень понимаю, что мы с этим можем сделать. Ну, в три-пять-восемь лет мы не дадим, но он же все равно от них никуда не денется. У них другие отношения с этими гаджетами: они с ними живут как с частью жизни. И даже не всегда там играют. Мои дети могут с нами быть на море, при этом постоянно быть в «Контакте» и в «Одноклассниках». Или пролетает в небе самолет, он наводит на него айфон и говорит: "Рейс такой-то, летит туда-то, ха-ха-ха!". Или набирать смски так, что пальцев не видно, я не смогу уже, а он может. Другие дети будут еще что-то, ну что поделать. Любим мы их, несмотря на это. Лишь бы чипы не начали в голову вживлять.
В: Мы стараемся строить с ребенком гармоничные отношения, насколько это возможно, окружать его любовью, миром, добротой, а мир так жесток... Даже не каждый десятый педагог имеет какие-то знания по психологии. Мы сейчас вместе ходим в кружки, но потом он один пойдет в школу. Как его подготовить к этому?
О: Ну, это глобальный вопрос, цена его понятна. Что значит социализация ребенка? Это значит, что ребенок должен быть достаточно притравлен к моменту прихода, например, в школу, быть уже немного неживым, чтобы ему было не так больно. Чтобы его уязвимость, его спонтанность, его возможность чувствовать, реагировать к моменту похода в школу уже была немного пообтесана. Соответственно, если мы говорим: «Я такого для своего ребенка не хочу, я хочу, чтобы он был живым, уязвимым, мог чувствовать», надо принять на себя ответственность за то, что мы будем обеспечивать его контакт с внешним миром. Итак, мы имеем агрессивную среду и живого тепленького ребенка. Среду мы переделать не может, она, повторяю, несколько агрессивная. Ну, не то чтоб совсем серная кислота, но с вкраплениями. Соответственно, когда мы понимаем, что вот это живое и тепленькое туда войдет, что мы можем сделать? Мы заранее можем либо позаботиться, чтобы у живого и тепленького наросла кора, панцирь, то есть создавать ситуации, в которых он будет притравливаться. Например, в детский сад отдать. Либо мы можем вместе с ним туда идти и держать все время зонтик: быть в родительском комитете, вникать в дела, принимать меры, если что, разносить школу и т.д. Или еще одна стратегия - тщательно выбирать среду, ответственно подходить к тому, куда мы его отдаем, такого тепленького. Надо понимать, что чем больше вы воспитываете ребенка в привязанности, в близости, в том, чтобы он был живым и теплым, тем больше вы этим берете на себя ответственность, - потом вы просто не сможете отдать его в первый класс и забыть, вы будете париться все время по этому поводу. Такая жизнь, такая среда. И не факт, что вы справитесь с этим, это не всегда просто. Я про себя не уверена, что я справилась с этим. Но выбор - такой.
В: Но, с другой стороны, моя подруга, также детский психолог, говорит, что если ребенка с детства безусловно любить, то он сам таким уверенным человеком по жизни идет, что на него никто даже не попытается этот негатив выливать.
О: Безусловно, эта защита, эта уверенность в себе дает ребенку возможность справиться с давлением. Но это не значит, что даже совершенно уверенное в себе существо не испытает шока от встречи. Вы помните фильм "Пятый элемент"? Там очень хорошо это показано. Можно ли быть увереннее, чем эта рыжеволосая красотка? Куда уж больше: она сверхсущество, и тем не менее… вы помните ее реакцию, когда она сдуру за час познакомилась со всей историей человечества? Она, бедная, в кому впала сразу. Это то, с чем сталкивается любой живой ребенок. Для моей дочки было очень тяжело переварить в начальной школе то, что они не останавливаются, когда человек плачет. У них большая разница в возрасте с братом, и если он в игре где-то делал ей больно и она начинала плакать, он, естественно, сразу останавливался. И для нее было непостижимо, что она уже плачет, а они продолжают. Как тут поможешь это пережить? Это не кома Лилу, но тоже микро-кризис, столкновение с темными сторонами человеческой природы. И тут ничего не сделаешь. Если мы хотим оставить ребенка живым и чувствительным, надо быть готовым, что ему придется столкнуться с миром и как-то это пережить.
В: Если ребенок получил психологическую травму, проявляется ли это сразу в поведении? Например, если я сильно накричала на дочку, могу ли я понять сразу, что она получила травму, или только через годы у психотерапевта?
О: А зачем? Что вам даст это знание? Если вы накричали и понимаете, что больше не хотите, это уже достаточное основание, чтобы предпринять какие-то действия, что-то такое сделать, чтобы не применять это раз за разом. Если вы накричали и чувствуете, что неправы, были несправедливы и хотите извиниться, - неважно, получила ли она травму, вам все равно надо извиниться. Знание, получила ли она травму, никакой ценности не имеет, действия останутся ровно теми же, если вы понимаете, что вам не нравится то, что вы сделали. Травма может проявиться, может не проявиться. Если травма такая, что она проявится в поведении: ребенок начнет бояться, плохо спать, - вы это не пропустите. Если не проявится, то какой смысл гадать, была ли травма? Действия останутся теми же.
В: Сейчас очень много пишут о глобальной инфантилизации поколений. Я хотела бы уточнить, связано ли это напрямую с повышенным контролем. Вот вы говорили, что родители больше беспокоятся о своих детях, больше контролируют, меньше дают свободы. Как с этим бороться?
О: Очень разные вещи называют инфантилизацией - как неготовность принимать на себя какую-то ответственность, так и не достаточно конкурентное поведение. Дело в том, что дети, которые выросли в теплых отношениях, склонны не к конкуренции, а к кооперации. Они не склонны прорываться, прогрызаться в мире. Они склонны переносить доверительные и партнерские отношение на все, в т.ч. рабочие. На работе это иногда бывает некстати, немножко странно. Такой человек может выглядеть как инфантильный, потому что он не пробивается, карьеру не строит, не конкурирует. Возможно, есть другой способ жить и, возможно, они найдут другой способ добиваться чего-то, посредством, скажем, не конкуренции, а кооперации. Очень много сейчас называют инфантильностью из того, что ей не является. Это скорее другое восприятие отношений, другой способ относиться к людям и к миру.
В: Я хотела уточнить свой вопрос. Я не о межличностных отношениях, а о том, как человек ведет диалог с самим собой. Я часто сталкиваюсь с тем, что в кризисных ситуациях человек впадает в состояние жертвы и может в нем долго существовать, а оно непродуктивно, и внутреннего взрослого диалога "все в твоих руках и ты сейчас можешь что-то предпринять", нет. В браке, например, эта ситуация сложно проявляется.
О: То, что вы описываете, - это скорее последствия депривации. Наоборот, не хватило в детстве заботы, надежности, защищенности. У нас, к сожалению, в силу культурной ситуации, моделей поведения, с достаточно распространенным институциональным воспитанием, людей без опыта депривации не так много. Проваливание в отчаяние при столкновении с трудностями - это чистейшее последствие депривации. Это то состояние, в которое проваливается ребенок, когда он зовет и не может дозваться, когда он оказывается один в трудной ситуации. И тут надо себя донянчивать. Понятно, ваши родители уже ничего не сделают, надо донянчивать себя самим. И эта одна из ситуаций в терапии, которая не решается разговорными методами. И мне кажется, это пока нерешенная задача. Травмы эти очень ранние: первого-второго года жизни, словами туда не достучишься… С детьми, особенно совсем маленькими, одного-двух лет, мы можем не допускать таких ситуаций, когда он один на один с фрустрацией, которая ему не по силам.
В: Какие еще есть способы, кроме донянчивания?
О: Донянчивание - это основное. Можно это делать самому, можно, например, супруга привлекать. Важно, чтобы человек дополучил чувство защищенности. Есть еще такой метод в терапии, когда человек носит в кулаке фигурку человечка в позе эмбриона. Согревает его в руке, имитируя чувство защищенности. Понятно, что он переносит его на себя. Так обычно депрессию лечат. Мы вообще инстинктивно это делаем, тут не нужно изобретать велосипед, мы залезаем под одеяло, тепло укрываемся… С детьми то же самое: базовая забота, обнимать, донянчивать, защищать. Тут ведь не секреты нужны, а базовое чувство защищенности: теплое одеяло, объятия. Если вы к психологу пойдете, он будет делать то же самое, только по науке.
В: Есть ли особенности в воспитании мальчиков? И второе: у меня сын пяти лет. Ходит в детский сад и жалуется, что его обижают. Как реагировать, учить ли давать сдачи?
О: Про особенности воспитания мальчиков: нет возможности завязать бантики, это обидно. А так все более или менее одинаково. Есть искусственные особенности. Например, мальчикам у нас еще больше отказывают в уязвимости. У меня муж сейчас смотрит футбол, и я поразилась, насколько в латиноамериканских культурах с этим проще. Если помните, Бразилия играла с Мексикой. Понятно, что несколько минут между дополнительным временем и пенальти - это огромная нервная нагрузка, прежде всего, на вратарей: в твоих руках судьба команды, а шанс взять пенальти - процентов двадцать. И вы заметили, что делал тот ужасно симпатичный бразильский мальчик-вратарь в это время? Он плакал от перенапряжения, а другие члены команды его утешали, обнимали, гладили по спине. Он поплакал - и из пяти два или три взял. Это про то, что когда мужчине разрешают быть уязвимым и в этот момент его не упрекают, а обнимают, он становится гораздо более крутым мужчиной! И кто сейчас помнит, что он плакал (кроме меня, у меня профессиональная деформация)? Все помнят, что он взял пенальти. И это то, к сожалению, чем наши мальчики сильно обделены, как было бы здорово, если бы они тоже имели возможность быть теплыми и уязвимыми.
Про сдачу. А он может дать сдачи?
В: Ну, он у меня такой добрый, он первым никогда не ударит, если он столкнется с агрессией, он сначала мне пожалуется. В принципе мальчик же должен сам себя защитить?
О: В какой ситуации? Против кого должен? Кто обижает? Одно дело такой же мальчик, а другое - Бармалей. Тут разные ситуации. Одно дело, когда сам мальчик может дать сдачи, и вопрос только в том, разрешаете вы ему это или запрещаете. Но я еще не видела, чтобы это можно было запретить. Если он может, он и без вас ее даст. А вот если не может, то отправить его самого разбираться будет так же успешно, как и отправить его с хулиганом разбираться. Значит, не может, раз приходит с этим. Нужно разбираться в ситуации, нет такого универсального слова, которым вы можете ему ответить. В какой-то ситуации воспитательница должна контролировать этот вопрос. Чаще всего, мальчики, которые могут дать сдачи, не спрашивают разрешения.
В: Как вы относитесь к утверждению, что проблемы поведения детей - это отражение проблем их родителей, буквально чуть ли не все? И второй вопрос: у вас в статье "Травмы поколений" говорится о том, что некоторый саботаж у взрослых возникает от недостатка беспечности. Во взрослом возрасте этот недостаток можно добрать тем же эмбрионом в руке или есть какие-то еще способы?
О: Да, недостаток беспечности - это недостаток защищенности, и да, только обеспечить большую защищенность в себе. Больше тут ничего не придумаешь.
Что касается проблем детей как отражения проблем родителей…Ну нет, не всегда. Если у ребенка болит зуб, то вряд ли это отражение проблем родителей. Наверное, у него кариес. То же самое в поведении. Если ребенка обижает одноклассник, то, возможно, дело в однокласснике, а не в родителях. Другой вопрос, что вы исключили все поверхностные причины, - тогда уже надо подумать, а что там в семье.
В: Я читала, по-моему, у Гордона Ньюфелда, что материнство - это в своем роде уже психотерапия. И он рекомендует не особенно увлекаться погружением с головой в свои травмы, оставляя ребенка на задворках своего сознания одного. Где та грань и тот баланс? Когда действительно трудно быть в контакте с ребенком, наверное, стоит обратиться за помощью, и как не погружаться туда с головой?
О: У людей степень травмированности разная. Есть люди, у которых такая жесть в детстве была, что либо они сейчас будут разбираться в себе и погружаться с головой, либо они о своих детях уже заботиться не смогут. Конечно, если достаточно материнства, чтобы постепенно излечивались какие-то трудности и затыки, то и слава тебе, Господи! Но, к сожалению, есть ситуации серьезные, когда этого не достаточно. И, в общем-то, лучше сейчас погрузиться, разобраться за несколько месяцев, чем всю жизнь мучиться и тащить это в отношения со своими детьми. Тут все зависит от степени травмированности.
В: Про донянчивание себя. Кроме эмбриона, есть какие-то еще техники? И по времени, какие-то границы нормы существуют? На года это не затянется?
О: Все то же самое, что вы делаете с ребенком, только для себя. По времени: когда вам это разонравится, значит, уже все. Если очень большая нехватка, бывает, что надо дольше. Жизнь-то разная. На благополучном фоне бывает не нужно. Потом что-то произошло, заболели, неприятности - и снова нужно. Это нормально.
В: Если у взрослого человека очень плохие отношения со своими родителями и родители демонстрируют, что им не нужно это общение, как с этим поступать?
О: Если все понятно и дело только техническое, значит, погрустить на тему, что им его не нужно, и жить самому. А если чувствуешь, что не отпускает, цепляет, то это показания для терапии.
В: То есть биться головой о стенку к ним не нужно, это скорее про работу с самим собой?
О: Да, конечно.
