Ксения Клименко(Пар…

"Я подумала... Какое это счастье - быть с дочерью в ее родах. Как это правильно. Как это важно.
То, чего нет у нас. То, что мы сможем дать нашим дочерям.
Дать бесконечную любовь, заботу, поддержку. Дать им спокойствие. Не держать пространство, но наполнять его для нее, чтобы она уж ни о чем не думала, а только лишь помогала новому человеку прийти в этот мир.
Чтобы дышать вместе с ней. Чтобы звучать вместе с ней. Чтобы петь вместе с ней. Чтобы покачивать. Чтобы поддерживать. Чтобы убирать со лба волосы. Чтобы обнимать. Чтобы гладить.
Чтобы она знала, что ВСЕ ГОТОВО. Что все ЖДЕТ.
И плакать от счастья.
А потом убрать и тихонько заглянуть в комнату, чтобы увидеть, как маленький и сладкий уснул у нее под грудью, а она смотрит на него по-новому и рождается вместе с ним Женщиной."

Мужчина делится своей энергей подобно солнцу - он излучает, заполняет пространство, как солнечные лучи наполняют комнату светом.
Женщина делится энергией подобно земле - она просто принимает.
"Для меня это откровение. Женщина пассивна. Чтобы отдать и напитаться одновременно, ей нужно эту пассивность сохранить. Женщина должна принять, растворить.
Мужской способ активного взаимодействия женщину истощает. Это именно то, что я пыталась делать раньше. И чувствовала себя выжатым в чай лимоном.
Но когда просто принимаешь, когда просто растворяешь, когда просто существуешь для другого - тогда ты его питаешь. Своим женским, своим материнским, своим принимающим, своим безусловным, своим "я-есть-для-тебя".
Вообще, пребывание в состоянии любви, состоянии покоя, состоянии мира, когда все внешнее увязает в этой тишине и благодати, когда энергия любого удара глушится, когда все, что идет извне, принимается и ассимилируется, так вот, такое состояние дает намного больше и женщине, и тем, кто рядом с ней находится, нежели ее активная мужская позиция по внедрению любви, мира и покоя. Любая борьба, которая есть функция мужская, женщину разрушает.
Поэтому если женщина хочет поделиться энергией, она не должна ее направлять на кого-то или пытаться ее в ком-то воскресить, она должна просто усилить это в себе, наполниться самой. И быть водной гладью. Безбрежной. Свободной. Мощной. "

"Слинг. Близость к маме. Познание мира.
Ребенка в слинге не нужно развлекать. Это важно. Если тебя первый год твоей жизни постоянно развлекают, чтобы отвлечь от желания быть поближе к маме, то что делаешь ты оставшуюся жизнь? Ждешь, что тебя кто-то развлечет, лишь бы отвлечься т чего-то важного.
Желание быть рядом с мамой это желание тела. Всего тела. Игрушка в кроватке - пища для мозга. Вот так забываешь, что у тебя есть тело, и думаешь, будто ты - одна сплошная голова.
Игрушки меняются, потому что быстро надоедают. Вот так начинает казаться, что хочется не маминых рук, а еще одну пачку солдатиков (заменить на соответствующее возрасту).

Это дорога с началом, но без конца. Дорога поиска. Ищешь любовь, а получаешь пятую куклу. Которая тебя не любит. Вот так появляется привычка потреблять. А привычка любить утрачивается. Потому что у тебя пять кукол. И если вот этой отвинтить голову, то ничего - купят и шестую. Вернее, не так. Все равно купят шестую, поэтому почему бы не отвинтить пятой голову?
Но это уже совсем другая история."

Лозунг Естественного Родительства * Мне лень скакать всю ночь от своей кровати к детской, поэтому я сплю вместе со своим ребенком -высыпаюсь и я и ребенок.
* Мне лень тратить свое время (и особенно ночью!) на приготовления смеси, поэтому я кормлю грудью.
* Я имею право заниматься своими делами, и мой ребенок мне вовсе не мешает, он уютненько устроился в слинге
* Я имею право вырастить здорового ребенка, поэтому буду кормить его грудью максимально долго.
* Мне лень бегать по поликлиникам и удовлетворять любопытство врачей по поводу веса и роста моего малыша, поэтому я туда не хожу.
* Я имею право видеть своего ребенка счастливым и радостным - всегда, поэтому никогда не сделаю ему того, что причинит ему боль - физическую и моральную . я не ставлю ему прививки
* Мне лень вставать рано утром, и куда-то тащиться с ребенком в любое время года в жару и в непогоду, поэтому я не отдам его в детский сад. Пусть в сад ходят садисты
* Мне лень одевать на ребенка много одежек, поэтому пусть он будет закаленный
* Мне лень закалять ребенка и лень стирать, поэтому он у меня просто голышом бегает при открытых форточках
* После ванны мне лень делать теплую воду и регулировать два крана, поэтому я обливаю детика холодной водой
* Мне лень заниматься приучиванием к горшку, поэтому мои дети сами этому научатся
* Мне лень каждый день варить карапузам отдельные блюда, поэтому питаются они, тем же, чем и мы, а мы, тем же, чем они.
* Мне лень ходить на работу, поэтому я буду максимально долго сидеть дома с ребенком, а потом рожу второго . А для самореализации открою свое дело
* Мне лень будить моего ребенка по утрам и проверять у него уроки, пусь он этим занимается сам.
* Мне лень думать за своего ребенка, поэтому пусть он думает и принимает решения сам
* Мне лень учить чему-либо своего ребенка, поэтому сам решает, что ему интересно и сам этому учится.
* Мне лень готовить самой, поэтому детик помогает мне замешивать тесто
* Еще мне лень заниматься гимнастикой одной,поэтому занимаемся вместе с детиком!
* Мне лень надевать и потом отстирывать всякие слюнявчики. Поэтому во время еды мой ребенок сидит голышом и марает себе кашей пузо. Его потом вытереть легче
* А еще мне лень подогревать молоко и соки, поэтому ребенок пьет их прямо из холодильника.
* Мне лень гладить белье и поэтому я его не глажу совсем ))))
* Мне лень с ребенком пререкаться по поводу дисциплины, поэтому он делает то, что хочет.
* Мне лень ехать в роддом и находиться там целую неделю, поэтому я рожаю дома.
* Мне лень ходить в аптеку за всякими лекарствами, и жалко тратить на них деньги, поэтому я не пичкаю лекарствами детей.

Из тридцати пяти лет работы акушеркой, два года я провела как узница женского концентрационного лагеря Освенцим-Бжезинка, продолжая выполнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества женщин, доставлявшихся туда, было много беременных. Функции акушерки я выполняла там поочередно в трех бараках, которые были построены из досок, со множеством щелей, прогрызенных крысами.

Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости.

Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки.

О необходимой для роженицы и ребенка воде я должна была заботиться сама, но для того чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут.

В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена сама себе; в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи — Роде, Кениг и Менгеле — не могли запятнать своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права. Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача, Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными.

О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговоренных к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача — спасать жизнь в любой ситуации.

Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное.

Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий.

Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пеленками для малыша.

Стирка пеленок вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле.

До мая 1943 года все дети, родившиеся в освен-цимском лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносилось громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами.

В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной.

Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди нееврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака.

Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети; из Советского Союза было около 50% узниц.

Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди... Ее губы беззвучно шевелились — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю. Но у этой женщины не было сил... она не могла издать ни звука — только большие слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы. Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережило лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей было вывезено в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерло от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года).

У меня до сих пор не было возможности передать Службе Здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причиненном им, во имя матери и ребенка.

Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то - я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка.

В концентрационном лагере все дети — вопреки ожиданиям — рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете — улыбку ребенка.

Станислава Лещинска
польская акушерка, узница Освенцима