ливан-сирия-3

Над самой кручей, подобно Ласточкиному гнезду, прилепился крохотный кремовый замок Мусы. Его построил злопамятный и мстительный Муса Маамари. Когда он был мальчиком, учитель порвал нарисованный им замок со словами: «Ты все равно никогда не будешь жить там».

Кроме того, жестокий педагог поверил навету глупой девочки, которая обвинила Мусу в попытке поцеловать ее. Стоя в качестве наказания на коленях перед клеветницей, подросток сладко улыбался: развевающиеся одежды возлюбленной касались его лица, а в голове рождалась мысль о мести. Спустя 70 лет Маамари отстроил свой замок, сделал в нем низкую-низкую дверь и пригласил учителя и ту девочку в гости, чтобы упиться созерцанием согнутых стариков, протискивающихся в дом. Но, к сожалению, учитель умер, и отдуваться за двоих пришлось старухе.

Одержимый также любовью к механическим куклам, Маамари 50 лет вырезал их из дерева и расселял в своем замке. Теперь можно бродить по этажам этого почти игрушечного здания, где кукла-учитель неистово машет палкой на выпучивших глаза учеников, хозяйка монотонно месит тесто, пастух то загоняет деревянных баранов в гору, то сгоняет обратно. Так как все куклы сделаны в человеческий рост и двигаются, то мы вздрогнули, когда очередные экземпляры протянули нам мизерные чашечки кофе и принялись напевать под гулкий стук ступы. «Бррр! Это живые!» - прошептали мы и опасливо обошли их стороной.

У выхода нас ждал снова счастливый Махмед. Он кивнул в сторону подвесного моста к замку: «А вот и сам Муса». Сутулый старичок, окруженный гудящей толпой, мелкими шажками пытался прорваться к машине.

Мы действительно обогнули долину, так что замок Мусы висел теперь на ее противоположной стороне,

и, шурша гравием, вкатились на двор Бейт Эд-Дина. Солнце стояло в зените и нещадно жгло щеки и плечи. Я густо намазалась антизагаром.

Мы с Ириной пересекли длинный плац и оказались в маленьком квадратном дворике.

С трех сторон он был окружен полосатыми дворцовыми аркадами с изящными лестницами и кружевными балконами. В четвертую сторону, как из ложи грандиозного театра, открывался вид на долину. Казалось, можно разбежаться и поплыть над макушками деревьев нижнего сада туда, где тени облаков скользят по изумрудным складкам гор.

Посреди дворика журчал зелеными брызгами круглый, как стол короля Артура, фонтан.

Первым на гору Бейт Эд-Дин (по-арабски «дом веры») вместе с придворными и скарбом решил взобраться эмир Фахр Эд-Дин II Маан. В середине XVII века он объединил мелкие ливанские княжества, объявил о своем неподчинении Османской империи и побежал повыше в горы – на всякий случай. Не помогло: турки казнили его за самоуправство. В следующий раз, спустя более чем 100 лет, столицу перенес сюда другой эмир – Башир Шихаб II, тоже решивший обособиться от турецких оккупантов. В Бейт Эд-Дине собрались итальянские архитекторы, лучшие арабские резчики по камню и дереву и 30 лет не спеша выкладывали мраморной мозаикой пол, забирали восточными решетками окна и балконы, инкрустировали перламутром узорчатые стены, украшали тонкой резьбой и росписью рельефные балки потолка, устраивали потайные комнаты, разбивали сады и прокладывали фонтаны. Эмир вбил себе в голову, что, пока продолжается строительство, самому ему ничто не угрожает. Когда дворец кружевным каскадом заструился с горы, ко двору созвали десятки знаменитых ученых и поэтов. Они ссорились, как дети, за придворный паек и цветной кафтан, выдававшиеся лучшим из лучших, и писали друг на друга стихотворные кляузы. Но в 1840 г. снова пришли турки и всех разогнали. Сейчас дворцовые покои занимает ливанский президент.

В тенистый двор выходит дверь хаммама. Прохладный и гулкий первый зал с глубоким фонтаном посредине. Узкие розовые коридоры с десятками поворотов и тупичков через несколько парильных комнат с плакучими бахчисарайскими фонтанчиками выводят к ванным.

Сноп света льется через множество круглых прорезей в потолке – целое звездное небо. Гид снимает с меня солнечные очки и использует их как зеркало: в отражении потолочные дырочки неожиданно вытягиваются в форме креста. Это итальянский архитектор поглумился над мусульманами, заставив их намывать брюшки под христианским символом.

Спустившись террасой ниже, мы оказались перед фронтоном дворца, густо увитым плющом. Ватага туристов подпрыгивала, пытаясь заглянуть в затененные окна. Вероятно, они хотели увидеть, как президент кушает булочки с маслом. Садовник, смахивающий на Фернанделя, подкрался с улыбкой дегенерата, щелкнул нас на наш фотоаппарат, втянул голову в плечи, хохотнул и умчался в кусты – ловить брошенный шланг.

На обратном пути выпросили у Махмеда посещение булочной. Прилавок был плотно уставлен противнями с горками крохотного шарообразного печенья. Девушки в белых платочках терпеливо двигались с нами вдоль прилавка и протягивали сладости – попробовать. Воздушное печенье скрывало начинку из орехов (грецких, фисташек, протертых, целиковых, пастообразных), фруктов (инжира, абрикоса, сливы) или конфитюра. Минут через 15 мы покинули магазин, нагруженные промасленными душистыми пакетами.

Напоследок Махмед доставил нас в турагентство, автобусы которого курсируют между Ливаном и Сирией. Маленькая, толстая, густо накрашенная хозяйка, похожая на ушлую продавщицу совкового гастронома, сидя за стойкой, переругивалась со служащими и одновременно короткими толстенькими пальцами, унизанными огромными перстнями, пересчитывала бесконечные купюры. Нас строго спросили, не посещали ли мы Израиль (ливанцы до сих пор не могут простить евреям вмешательство в войну и жестоко карают всех, у кого найдут в паспорте израильскую визу), и взяли подписку, что мы явимся к половине шестого утра для посадки в автобус на Дамаск. Ира выторговала 15 утренних минут, и мы отправились паковать вещи.

Вечером такси высадило нас в Даун-тауне. Солнце опускалось в море и бросало розовые блики в просторный котлован, зияющий прямо между храмами и ресторанами. На дне его протянулись контуры греко-римского города, стройными рядами щерились обломки античных колонн. Как и накануне, воздух неожиданно прорезал гул колоколов – во всех храмах одновременно начались службы. Мы лениво бродили над римскими термами, поднимались по высоким каменным ступеням и заходили в мрачные прохладные храмы – капуцинов, маронитов, православный. Зажглась подсветка дворца Гранд-сераль, засверкали витрины и фонари, освещая столики, густо расползшиеся по тротуарам.

На одном из перекрестков, недалеко от л’Этуаль, уютные белоснежные столики сгрудились прямо на угловом пятачке тротуара. Красивые мальчики в серых передниках улыбались нам у стеклянных дверей. Мы откинулись в плетеные кресла, теребя по пузатому бокалу вина. Народ все прибывал, теснее притискивались друг к другу стулья, громче становился гул жующих посетителей, перемешивающийся с музыкой, беспрестанно качались двери, в которые сновали деловитые официанты, и надо всей сутолокой плыл густой и душистый дым кальянов.

Мимо по улице прошла толпа нарядных людей. Они улюлюкали и хлопали в ладоши. Процессию возглавляли жених и довольная невеста с ярким букетом. Минут через 20 свадьба прошествовала в обратном направлении. Жених все так же смущенно улыбался, невеста победно размахивала букетом, сопровождающие свистели и хлопали.

Мы потягивали по очередному бокалу вина и грустно говорили о любви. Седовласые мужчины в дорогих костюмах наклонились от соседнего столика, поинтересовались, откуда мы, и сообщили, что понимают некоторые слова, «которые нельзя не понять».

Только начало светать, а мы уже повскакивали и принялись метаться по номеру, выкатывая коридорному чемоданы. Отловленный на безлюдной улице таксист долго кружил по району, пока мы сами не заметили в окно вчерашних сотрудников агентства, а потом истошно орал, надуваясь и краснея, как помидор, - мало ему показалось денег.

Почти рассвело. На узких выметенных улицах – ни души. Начиналось утро субботы.

Ливанцы, собравшиеся в Сирию за покупками, по одному и парами не спеша заполняли автобус. Я свернулась калачиком на двух свободных сиденьях и благодарно прочмокала что-то, когда заботливая рука водителя подсунула мне под голову подушку.