После развода.

ЛАРИСА МАРКИЯНОВА

После развода

— Получите, оба, выписку из решения суда. Вот здесь, пожалуйста, распишитесь в получении. С этой выпиской и с паспортом придете в отделение загса за свидетельствами о разводе. Там же вам проставят печать в паспортах о том, что брак расторгнут. И не забудьте взять с собой квитанцию об уплате госпошлины. Вот, собственно, и все. — Молоденькая секретарша вручила каждому выписку на половине листочка.
— Жмоты, — недовольно проворчал он себе под нос. — Бумагу экономят, собаки.
— Да какая разница, — примирительно сказала она, — все равно ее сдавать в обмен на свидетельство. Печать есть, подпись судьи есть. Что еще надо? Ладно, я пойду. Дел много. В понедельник попробую отпроситься пораньше, съезжу в загс за своим экземпляром свидетельства. Будь здоров. Пока.
— Пока, — буркнул он, не глядя на нее. Она уже уходила по коридору, бойко цокая каблучками сапожек. Каблучки выбивали свою дробь по напольным плиткам довольно весело. Хотя веселого было, в общем-то, мало: несколько минут назад мировой судья развел двоих, проживших в законном браке без малого двадцать один год. Он сложил выписку пополам, убрал во внутренний карман, поднял молнию куртки до самого ворота, вынул из кармана кожаные перчатки, надел их и тоже пошел по коридору к выходу.
На улице за то время пока они разводились в суде, выпал первый снежок. От крыльца протянулась цепочка следов в сторону остановки. Это были ее следы. Следы теперь уже его бывшей жены. Он посмотрел в сторону остановки. Ее уже не было. Уехала. Должно быть, маршрутка подвернулась. Пятнадцать минут — и она дома. А вдруг она вовсе и не домой поехала? А что, очень даже может быть. Теперь она женщина свободная в своих действиях. Так же, впрочем, как и он.
Из-за угла вывернул желтый микроавтобус, как раз по тому маршруту, который нужен ему. И он заторопился на остановку.

Вечером он, удобно расположившись в разобранном кресле-кровати, смотрел прямую трансляцию футбола. Рядом на столике стояли две банки пива, одна из которых была уже наполовину опорожненной, на блюде хвостик сушеной рыбы. Наши выигрывали один-ноль. Был вечер пятницы. Впереди двое суток выходных. Днем он осуществил наконец то, чего давно желал. В общем, жизнь удалась. Свободный и самостоятельный мужчина с нормальным заработком, такими же мозгами и собственной квартирой в возрасте сорока трех лет, автолюбитель, без вредных привычек — что может быть лучше? Еще все впереди — и любовь, и счастье, и взлет карьеры, и сама жизнь. Ко всему перечисленному теперь в его жизни прибавилось самое главное — его свобода. И он намерен сполна воспользоваться ею. Все же чертовки славная эта штука — свобода!
Пока был перерыв в матче, он встал, прошел по комнате, разминая ноги. Вышел на балкон. Внизу распахнулся вечерний город, переливаясь и мигая сотнями огней. Шли потоки людей и машин. Гул города напоминал гул большого улья-труженика. Он любил свой город, вообще был горожанином до мозга костей, — как сам говорил про себя в кругу приятелей — истинный урбанист, безнадежно растленный цивилизацией. Никогда не понимал радостей и восторгов жены, когда случалось выезжать за город. «Ах, какие цветочки! Ах, бабочки! Березка! Ромашка! Птичка летит!» И пусть себе летит. Какое ему дело до птичьих дел. У него своих невпроворот. Впрочем, на то они и женщины, чтобы эмоционалить, когда надо и когда не надо. Охи, ахи — это их удел. Его жена — самый распространенный тип женщин. Его жена… Хм, однако, она теперь вовсе ему не жена, а посторонняя женщина, как и все остальные дамы, существующие на белом свете. Думать так было еще непривычно. Он то и дело ловил себя на том, что так или иначе все еще связывает свои думы, планы и собственную жизнь с Лидой. Ничего, скоро привыкнет.
Еще немного полюбовался на город внизу, прошел на кухню, поставил в ковшике варить три яйца — холостяцкий ужин — и опять отправился смотреть футбол.
В субботу спал долго, почти до обеда. Что и не удивительно: смотрел по телевизору все подряд до трех утра. Проснулся голодным, а, следовательно, раздраженным. Напрасно накануне не закупил продукты. Холодильник пуст, кастрюли тоже. Это единственный минус его свободы: Лида очень хорошо готовит, как раз по его вкусу, и в выходные дни его всегда ждал аппетитный горячий завтрак. Ну да ничего, это проблема легко разрешима. Сейчас встанет, соберется и сходит в кафе на углу, перекусит.
Выходные прошли как-то бестолково. Занимался только тем, что провалялся в кресле перед телевизором, упиваясь непривычным ничегонеделаньем. Из полезных дел — закупка запаса продуктов на грядущую неделю. Домашний телефон молчал, так как не был еще подключен. Сотовый, лишенный сим-карты, тоже молчал. Собирался сходить в пункт сотовой связи за новой симкой (чтобы у Лиды больше не было возможности позвонить ему, если у нее вдруг возникнет такой соблазн: если он очень понадобится в связи, например, с сыном или дочкой, то на этот случай есть рабочий номер), да так и не собрался. Отложил это дело до понедельника. Иногда полезно уйти в подполье. Это даже интересно — побыть пару выходных дней в полной изоляции от родных и друзей. Никто еще не знал об их разводе, только сын и дочь. Ничего, скоро все узнают. Наверняка Лидка со вчерашнего дня висит на телефоне, извещая весь белый свет об этом событии века. Хлюпает, должно быть, в трубку, уже всю залитую слезами и соплями: — сволочь такая! Я ему всю жизнь посвятила, а он, такой-сякой-разэдакий... наверняка себе соплюшку долгоногую завел на стороне… — И так далее. Кажется, до нее так и не дошло, что он ушел не к кому то, а от нее, от Лиды. Нет, она не плохая. И не дурочка. Она с годами не превратилась в рыхлую, тупеющую тетку, с первыми признаками климакса и кучей начинающихся болезней, какими стали большинство ее ровесниц. В ней еще легко можно было при желании разглядеть ту удивительную девочку, которую он некогда любил до сумасшествия, до умопомрачения, неистово и страстно. Вот только чувства с годами притупились. Точнее, они бесследно улетучились, оставив в воспоминаниях только слабый след забытой сказки. Что и не мудрено, за двадцать-то лет. Ладно бы просто ушла любовь, но ее место заняли глухое раздражение и растущая неприязнь. Его стало раздражать в Лиде абсолютно все: ее привычка по утрам ходить босой и нечесаной в одной ночнушке; как она ест, как спит свернувшись калачиком неизменно на правом боку; как постоянно напевает что-то себе под нос; как по полчаса может трепаться по телефону с подружками… А ее фантастическое мастерство из любой незначительной мушки мгновенно сотворить слона! Если у дочки Маши болит, к примеру, голова, то это скорее всего признак начинающегося менингита; если сынок Сережа не сдал с первого раза зачет, то его непременно отчислят из института; если любимый муженек задержался с работы на пару часов, то у него, конечно же, завелась любовница, и так далее. Он стал все чаще срываться по поводу ее суетливости, многословия, желания как можно лучше угодить ему. Чем быстрее она кидалась на кухню, стоило ему заикнуться, что он проголодался, тем резче и грубее становились его окрики. Постель на какое-то время примиряла его с нею, но утром все начиналось сначала, и он уже не мог скрыть своего выражения лица, увидев ее утром сонную и растрепанную, бегающую в короткой ночной рубашке по комнате в поисках своих тапочек.
Конечно, Лида все чувствовала. Она чуткая. Кажется, она даже не удивилась, когда месяц назад он сказал ей прямо в лицо о разводе. Только как-то растерялась, словно запнулась на ровном месте, сказала неуверенно: «Ну зачем же сразу развод?.. Давай просто попробуем пожить какое-то время порознь. У тебя просто кризис среднего возраста. Все мужчины проходят через это. Все пройдет». — «Нет. Не пройдет, — отрезал он. — Нам надо разойтись. Так будет лучше всем». — «Всем? — не поверила она, — всем лучше не будет. Мне уж точно нет». — «Когда-нибудь, со временем, станет лучше и тебе, — пообещал он, — ничего нет хорошего в том, чтобы жить с мужчиной, который тебя больше не любит. Дети почти взрослые, должны все понять. Тем более, что я буду поддерживать с ними отношения, помогать им морально и материально. Если понадобится, я и тебе помогу, чем смогу. И прошу тебя: не истери, пожалуйста, по поводу этого развода. Отнесись к нему философски. Отнесись к этому как к шансу начать все сначала. Ведь ты еще не старая, полная сил женщина».
Месяц, что прошел от этого разговора до вчерашнего свершившегося развода, он прожил дома. Чтобы сын, дочь и Лида привыкли к мысли о том, что им скоро предстоит расстаться навсегда. Сын, студент второго курса института, неожиданно отнесся к ситуации с пониманием. Пятнадцатилетняя дочь восприняла новость в штыки, отдалилась от него, записала в предатели. Лида заняла выжидательную позицию: кажется, она до последнего надеялась, что он одумается и не доведет дело до конца. У них даже несколько раз случилась близость. А почему бы и нет? Пока еще законные муж и жена. Но вчера была поставлена точка. Теперь он свободен и вправе начать все заново. Осуществить практически это было не сложно: от родителей ему осталась эта однокомнатная квартира в панельном доме, которую они с Лидой сдавали. Он предупредил еще месяц назад молодую семейную пару, проживающую здесь, что скоро квартира понадобиться ему самому, молодожены съехали накануне их развода. Так что жилищный вопрос решен.
В воскресенье вечером он обнаружил, что забыл взять с собой бритву. Не могло быть и речи о том, чтобы идти завтра на работу небритым. Конечно, можно сходить в любой киоск и купить безопасную бритву хотя бы на время, но его чувствительная кожа не желала признавать безопасные бритвы. Она, как капризная женщина, не допускала до себя кого попало. Глупо бежать в магазин за новой бритвой, если дома осталась проверенная и любимая автоматическая бритва. Заодно можно прихватить остальные рубашки, галстуки и еще кое-что по мелочи, так как он пока взял с собой только самое необходимое на первое время.
Собрался, поехал в свою еще недавно родную квартиру. Ехал со сложным чувством: с одной стороны, ехал к родным детям и еще недавно родной женщине, с другой стороны, теперь это вроде как чужой дом, неизвестно, как его там встретят. Сын, наверное, вежливо поздоровается как с посторонним, дочка фыркнет и убежит в свою комнату. Лида начнет плакать, умолять его одуматься. Он поморщился, представив все это.
Припарковав во дворе машину, зашел в кондитерский магазин на первом этаже их дома, купил свежий торт «Прага», который считался в их семье любимым.
Перед дверью заколебался: открыть своим ключом, что еще остался у него, или все же позвонить. Позвонил. Дверь открыл сын.
— Привет, сын.
— Привет. Входи.
Он вошел. Огляделся. Ничто здесь не изменилось. Да и что тут могло перемениться за два дня. Кинул взгляд на вешалку: «Что, мамы и Маши нет дома?» — «Ушли».
У него отлегло от сердца. Вот и хорошо, что их нет. Можно спокойно, без спешки собрать вещи.
— Я за бритвой зашел. И еще кое-что по мелочи собрать.
— Угу, — сказал сын и скрылся в своей комнате.
Прошел в спальню, вынул из комода футляр с бритвой, положил на кровать. Огляделся. Так, пока есть возможность, надо спокойно подумать, что еще необходимо взять с собой. Он не спеша стал открывать ящик за ящиком, просматривая их содержимое. Достал стопку отглаженных рубашек, трусы, носки, набор носовых платков, что подарила жена на 23 Февраля. В верхнем ящике в углу увидел начатый тюбик геля «Кетонал», что ему купила Лида, когда он недавно растянул ногу. Нога болеть почти перестала, но тюбик все же взял. Кажется, все. Да, в нижнем ящике лежит завернутая в тряпочку одна железка, что выточил на станке знакомый токарь по его просьбе — это для машины. Тоже прихватить надо. Взял и железку. Теперь все.
Прошел на кухню за пакетом, чтобы все уложить. Не удержался от любопытства и заглянул в кастрюлю и в сковороду — что у них сегодня на ужин? На ужин были его любимый борщ и любимые котлеты. Стырил-таки одну котлету, съел тут же — холодную и без хлеба, а все равно очень вкусно. Принес из прихожей торт, выставил на середину стола. Пора уходить.
Уже в куртке заглянул в комнату сына.
— Я там на кухне торт «Прага» оставил. Ешьте. Я пойду. А, кстати, куда Маша с мамой ушли?
— Машка к подружке побежала. А мама ушла еще часа три назад.
— Куда? Скоро вернется?
— А я знаю? Что, я ее караулить буду? Она взрослый человек, как и ты.
— Как она? Сильно переживает?
— Переживает? Я бы не сказал, — усмехнулся сын. — Она какая-то веселая была вчера, и сегодня. Сказала, что у нее новая жизнь началась. Утром так визжала в ванной, что меня разбудила, сказала, что контрастный душ осваивает, потом усердно зарядку делала целый час. Потом полдня вещи в шкафу перебирала, все свои шмотки перемерила и заявила, что у нее, оказывается, нет ничего приличного. Потом марафет навела и куда-то исчезла. Да это тебе теперь не интересно знать. Слушай, бать, ты мне на следующие выходные машину не одолжишь? Мы с приятелями хотели на турбазу с ночевкой смотаться.
— Да не вопрос. Бери. Заезжай за ключами в любое время. Если надо, могу пару тысчонок подкинуть. Ладно, пойду. Маше и маме привет передавай.
Он ехал в машине по вечернему городу, машинально останавливаясь перед красными светофорами, пропуская на «зебрах» пешеходов. Поехал по кольцевой, в круговую. Спешить было некуда, дома все равно делать нечего. Куда это Лида смоталась, а? Интересное кино. Не успела после мужа дверь захлопнуться, как у нее моментально новая жизнь началась. А он-то, дурак, еще ее жалел — как она там без него, бедняжка. А «бедняжка» хвост веером и в неизвестном направлении испарилась. Помнится, он не так давно без предупреждения на два часа задержался, и телефон как назло разрядился, так дома целый концерт ожидал — где был? с кем был? А сама-то, сама! Куда это она на ночь глядя намарафетилась, скажите на милость? Впрочем, как верно заметил сын, это ему теперь не интересно знать. Это даже хорошо, что Лида так себя ведет. По крайней мере, сын и дочь не будут упрекать его в том, что он сломал маме жизнь, да и его совесть теперь спокойна. Сам ведь советовал ей не грустить, а посмотреть на это как на возможность начать жизнь сначала. Только не ожидал, что она так буквально воспримет его совет и тут же начнет его реализовывать. Ай да Лида! Молодец! Он явно ее недооценил. Браво!
Дома тщательно выбрился. Приготовил себе рубашку и галстук на завтра, повесил на спинку стула. Вставил в телефон старую сим-карту. Ничего страшного не случится, если ему позвонят из дома, глупо прятаться. Просмотрел пропущенные звонки. Их было с десяток и ни одного из дома. Тем лучше. И он лег спать.
Жизнь пошла своим чередом. На работе обычные дела. Кажется, никто из коллег не прознал о его переменах в личной жизни. Оно и к лучшему. По вечерам он наслаждался вновь обретенной свободой. Иногда просто гулял по городу, заходил в магазины, бесцельно слонялся в толпах покупателей. Или мотался на машине бесцельно по улицам, заезжая в такие закоулки и окраины, где не доводилось бывать никогда. Несколько раз даже подвозил голосующих — не из-за денег, а просто из любопытства. Было интересно переброситься словом с пассажиром, поговорить со случайным попутчиком, которого больше никогда не встретишь в своей жизни. По субботам взял за привычку с другом Геной ходить в сауну. Генка, большой дока в парном деле, со знанием дела хлестал его дубовыми и можжевеловыми вениками, мял его спину сильными пальцами так, что она потом огнем полыхала. Зато в теле легкость после этого несказанная, будто за спиной крылья прорезались.
Однажды он случайно забрел в некий пивной бар в центре города, где к нему моментально прилипла размалеванная разбитная девица лет тридцати: «Мужчина, угостите девушку бокалом пива». Пришлось угостить. Сам не понял, как она оказалась в его машине, а потом и в его квартире. Что было дальше — понятно без слов. Утром еле выпроводил. Сунул ей в руку четыре «пятисотки», отвез на машине, куда она сказала, лишь бы не сообразила, по какому адресу находилась. А то не дай бог запомнит и надумает навестить. Вернувшись домой, брезгливо сгреб простынь, скомкал и спустил в мусоропровод. Потом долго мылся под душем, смывая с себя грязь физическую и душевную. Хорошо еще, что девица из предусмотрительных: в сумочке была с собою целая куча разнообразных презервативов на любой вкус. Пакостное ощущение не покидало его несколько дней. Твердо решил, что опускаться до случайных связей больше не будет.
Лида ему так и не позвонила ни разу, дочка Маша тоже упорно игнорировала. Только Сергей иной раз звонил и заезжал три раза — и то исключительно по делу: когда ему требовалась машина. От него узнавал, что дома все нормально, мама держится хорошо. Даже слишком хорошо, как он понял. Лида словно расцвела. Как будто с его уходом исчезла некая сила, которая ее угнетала. Освободившись от этой силы, она, как выставленный на солнечное окно цветок, распрямилась, распушилась, заблагоухала. Это что же получается, что такой вот гнетущей силой был для нее он? Эта мысль была ему так неприятна, что резко испортилось настроение. Да, иногда перемены в жизни открывают такие ее пласты и стороны, что никогда бы и не догадался об их существовании.
Он уже свыкся со своей свободой, первое ощущение радостной новизны своего положения ушло, но было приятно сознавать, что он всецело хозяин своей жизни и никто не потребует у него отчета в чем бы то ни было. Хозяин — барин. То время, что оставалось у него после работы, всецело принадлежало теперь только ему одному. Накупил в книжном магазине кучу книг — художественных, исторических, научно-популярных, мемуаров известных личностей. Находил особое удовольствие, устроившись на диване с подушкой под затылком, читать весь вечер понравившуюся книгу, рядом на журнальном столике — бокал его любимого зеленого чая с мятой, тарелка с бутербродами. Тишь да покой — благодать! Или, развалившись на диване, шарить по Интернету в ноутбуке. Зарегистрировался в «Одноклассниках», нашел много друзей по школе, институту, бывших дворовых приятелей. Было интересно узнать, у кого как сложилась судьба, угадывать на фото в располневших, с поредевшими шевелюрами, дяденек бывших закадычных друганов, а в солидных тетеньках — некогда тоненьких школьниц. Вспомнил свое сильнейшее увлечение в юные годы шахматами, прекратившееся с созданием семьи (когда Сережка родился, а родился он через полгода после свадьбы, стало не только не до шахмат — спать доводилось по три-четыре часа в сутки, таким крикуном сынок получился). Купил шахматы, книжки с вариантами разных партий, иногда за полночь засиживался, разбирая их.
Однажды у него целую неделю гостил друг Генка. Разругался с женою в пух и прах, позвонил ему, с дрожью в голосе вопросил: приютишь? Как приятелю откажешь. Да и соскучился по общению, все же на работе общение не то. Так и жили несколько дней два мужика в одной квартире. В первый вечер, как явился к нему, был Генка весь взвинченный, удрученный недавним скандалом. На чем свет ругал всех баб скопом, а свою в особенности — и недалекая, и неуравновешенная, все-то ей мало, он для нее все, а она... В последующие вечера их разговор тоже часто съезжал на эту тему, но в более спокойном, философском русле. Генка вообще потрепаться был мастак, а тут благодарный слушатель под рукой.
— Две половинки одного яблока, — усмехался он, — чушь полная. Мужчина и женщина ни при каких обстоятельствах не могут быть половинками чего-то единого, потому что это вообще разные плоды, я бы сказал, разные сущности. Если она, к примеру, груша, то он вообще огурец или даже бутерброд с колбасой. И когда они начинают плотно вместе сосуществовать в замкнутом пространстве, то происходит естественное отторжение, как когда чужой орган пересаживают в некий организм.
— И что же? Получается, что мужчина и женщина в принципе не могут ужиться? Если так рассуждать, то мы придем к тому, что более гармоничными являются гей-пары или пары-лесби, — смеялся он.
— Нет, конечно. Геи и лесби — это аномалия, извращение, противное самой природе. Я к тому, что мужчина и женщина — это скорее магнитные «плюс» и «минус». Их тянет друг к другу, потому что так устроено физиологически. Но это, по сути, совершенно разные существа, а разные существа никогда не смогут до конца понять друг друга. Вот мы с тобою — оба «плюсы» (или «минусы» — не принципиально), и я знаю, что ты такой же как я, и ты меня сможешь понять так, как я сам себя понимаю. А она, Ленка, супружница моя законная, она меня никогда не поймет, как ты, потому что если я — землянин, то она — марсианка. Если я — «плюс», то она — «минус». Если я — лето, то она — зима (или наоборот). То есть нас тянет друг к другу, потому что мы неким образом дополняем друг друга, но фактически мы совершенно разные. И когда мне кисло, то ей сладко, а когда мне жарко, то ей холодно. И если я это понимаю, то она нет. И начинает требовать от меня, чтобы я думал и чувствовал, как она. А я не могу и не хочу, как она. Я хочу — как я, потому что иначе устроен. Я-то это понимаю, а она нет. Отсюда конфликт.
— Мне кажется, ты усложняешь. Все люди разные, независимо от пола. Тут влияние многих факторов: воспитание, образование, гены, тип характера, жизненные цели, вкусовые и прочие пристрастия… Даже состояние здоровья — если у одного здоровья никакого, а второй здоров как бык, то им сложно понять друг друга: все интересы и разговоры первого будут крутиться вокруг темы болезней и их лечения, а второму глубоко на это начхать. Но всегда можно найти компромисс, вариант, когда всем удобно. Было бы обоюдное желание. В крайнем случае — мирное сосуществование, как мировых держав с разной системой.
— Правильно. Но это осуществимо только при обоюдном желании и стремлении к компромиссу. Но ты заметил, что, как правило, в системе «Он — Она» он как раз стремится к компромиссу, а вот она занимает другую позицию, я бы сказал потребительскую. Так сложилось исторически. «Он» всегда завоевывал «Ее». Рыцари в Средние века совершали ради прекрасных дам всевозможные подвиги. Войны не редко начинались из-за них же, а победы посвящались им. Им пели серенады ночами под окнами. Ради них отказывались от титулов и наследства, рвали родственные связи. Я уже не говорю о том, сколько страшных и кровавых преступлений было совершено из-за женщин и ради них. Чтобы завоевать «Ее», чтобы она досталась как главный вожделенный приз, кубок победителя. А что же она? О, она в это время сидела где-нибудь у окошка в замке, дворце или бедной хижине и терпеливо так ждала: кто же завоюет ее и ее сердце, кому кинуть алую розу? И такое потребительское отношение с ее стороны остается и потом, после того как он «Ее» уже завоевал. Он-то по наивности думает: дело сделано, можно расслабиться. А хрена тебе! Она привыкла к своей роли, ей понравилось — и начинаются «милые дамские» уловки: капризы, слезы, истерики, возникают мнимые болезни. И ты начинаешь суетиться вокруг. Дорогая, что надо сделать? Дорогая, может, что-нибудь тебе купить? Что бы ты хотела? Шубку? Конечно, солнышко. Золотые сережки? Разумеется, мне для дорогой девочки ничего не жалко, лишь бы ты была здорова и весела. В постели та же история — ты вечно в роли просителя. Думаешь, ей самой не хочется? Хрена. Ей хочется ничуть не меньше, если не больше. А почему тогда эти постоянные отговорки, эти сказки про больную голову, плохое настроение и усталость? А... Исключительно с той же целью, чтобы ты опять был в роли завоевателя, опять уламывал и уговаривал. А она вроде как снизошла, сделала тебе одолжение, осчастливила. Говори ей спасибо, целуй ручки-ножки, делай ей подарки, будь благодарен. А если смотреть на ситуацию трезво, то благодарны должны быть оба и в равной степени. И когда один тянет на себя одеяло, то это, мягко говоря, не правильно. Представим себе такую ситуацию: перед сном лежат в супружеской постели Он и Она. Она — с эдакой многозначительной улыбкой: «Дорогой, ты такой милый сейчас. Тебе так к лицу эти плавки в цветочек». Он: «Ах, оставь эти глупости! Сегодня у меня был очень тяжелый день. Я так устал. Этот отчет скоро сведет меня с ума!» Она: «Забудь про работу, дорогой. Ты сейчас дома, со своей любимой девочкой. Твоя девочка соскучилась», — и Она тянется к Нему с поцелуями. Он — холодно отстраняясь: «Я сегодня не в настроении. К тому же у меня на лице ночной крем, между прочим, очень дорогой. Ты все смажешь сейчас. Давай не сегодня», — и Он поворачивается к Ней спиной. А Она лежит в темноте с открытыми глазами и думает: «И на фига я за него замуж вышла?..» И чего ты ржешь? Не знаю, как у вас было с Лидой, не буду лезть в твою личную жизнь, но мне такая ситуация знакома хорошо, с той лишь разницей, что «Она» — это я, а «Он» — моя дражайшая половина. Что интересно, если в последующие несколько ночей я не буду лезть к своей жене с недвусмысленными предложениями, то она начинает беспокоиться и обижаться: «ты меня не любишь». Но стоит мне опять намекнуть насчет супружеского долга — «только не сегодня, на меня магнитные бури повлияли», или «гороскоп сегодня не благоприятствует», или «какое кощунство! сегодня семнадцать лет, как умерла моя любимая бабушка, а ты со своими глупостями». Нет, я ее люблю, несмотря ни на что. Моя Ирина — женщина славная, надежная, хозяйка великолепная, мать моего единственного сына, в конце концов. Когда три года назад меня сократили, и я семь месяцев болтался без работы, она меня ни словом не попрекнула, напротив, поддерживала как могла, ободряла: «Ничего, Гена, все обойдется. Ты у меня мужчина с мозгами, опыт работы есть, не торопись и не переживай, не кидайся на что попало. А временные трудности мы переживем. Димка в колледж поступил на бюджетное отделение, да еще и стипендию будет получать. Если потребуется, то я смогу подрабатывать шитьем. Ты, главное, не дергайся, и все нормализуется». Так оно и оказалось. Устроился на еще больший оклад, на руководящую должность, работа по душе. То есть как человек Ириша у меня славная. Но вот этот женский шантаж меня иной раз добивает. Чего же тут удивляться, что случился у меня этот роман с секретаршей. Если у моей супружницы то голова болит, то день неблагоприятный, — то у этой и со здоровьем всегда полный ажур и дни все благоприятные. А главное: она не стала ждать, когда я разгляжу ее женские прелести, она сама стала проявлять инициативу. Запредельные мини и декольте, макияж, а главное — взгляды такие откровенные, намеки весьма прозрачные. Но все без пошлости, без перегиба, без вульгарностей, чего я категорически не приемлю. Все так тонко, красиво, изящно, по-женски мудро. В мои юные годы такие девушки мне не встречались. Да и были ли они тогда? Двадцать лет назад в ходу были другие женские эталоны: скромность, сдержанность, целомудрие. Это хорошо, конечно, но когда от женщины прямо волной прет сексуальность, то дух захватывает. Как тут устоишь, тем более что она сама открыто намекает тебе: я готова, и без всяких обязательств. Короче, взял грех на душу. И все бы ничего. Тем более что Ленка — так секретаршу зовут — и не скрывала, что не сторонница длительных и серьезных отношений. Пороманили бы чуток и разошлись как в море корабли. Но нет, нашлась доброжелательница, просигнализировала жене: муженек ваш гуляет, кобелина. Вот кому какое дело, а?! Ты своего мужа карауль, а до чужих тебе какое дело? Тем более что из семьи никто уходить вовсе и не собирался. Так, небольшое разнообразие в серости повседневности. Моя аж взвилась, как тигрица. Как посмел! Скотина! Сволочь! Предатель! Скот! Да не скот я, обычный мужик, но еще в соку и в силах. И если у жены то голова, то магнитные бури, то куда мне деваться, а? Да разве она это поймет? Вот и получается, как у той собаки на сене, что и сама не ам, и другой не дам.
Он слушал молча, примеривая ситуацию к себе. Нет, у них с Лидой все было иначе. Если уж честно, то скорее это он себе позволял капризы, а она терпела и приноравливалась. И делала это легко, без упреков и мученического вида. Вдруг подумалось: интересно, а почему она так легко все переносила? А не было ли у нее тоже кого-нибудь, как у Генки? И не потому ли так безболезненно, как показалось ему, перенесла этот развод? Он-то думал, что будут слезы, упреки, что придется отпаивать ее валерьянкой и сердечными каплями, придется оправдываться и объяснять свое решение. Она же только в первое мгновение растерялась, вроде как не поняла о чем он. А когда поняла, то вполне спокойно выслушала и даже к его дурацкому совету о том, что жизнь дает и ей шанс начать новую жизнь, вроде как прислушалась. И даже весьма резво начала претворять его жизнь, буквально в первый же час после развода. Надо бы на днях заглянуть домой, как бы невзначай, без предупреждения. Разузнать что к чему.
«Домой» он заехал на следующий же день. Так получилось, что задержался на работе. Поэтому к дому, где проживала его, теперь бывшая, семья, подъехал уже после семи вечера. Повод самый что ни на есть естественный — понадобился ключ от гаража. Гаражом он практически не пользовался — как и большинство автолюбителей, ставил машину около дома. Но в гараже и инструменты, и запчасти, и много еще чего необходимого. Да и вообще, мало ли зачем понадобился гараж, а ключ он действительно забыл взять.
Дома были только Сергей и Маша. Дочь поначалу нахмурилась, холодно поджала губы, увидев отца, но потом чуть отмякла, когда он выложил на стол целую кучу продуктов и разнообразных деликатесов, — знал, чем именно умаслить дочку и сына, закупил все с учетом их вкусовых пристрастий. Чтобы еще больше задобрить их, вручил каждому по пять тысяч. Да и то: куда ему сейчас деньги девать, как не на родных детей.
— Это маме отдашь, — передал дочери незапечатанный конверт, в котором лежали еще две пятитысячные купюры. — А кстати, где она сейчас?
— На танцах, — лаконично ответила дочь.
— Где? — неподдельно удивился он. — Мама решила вспомнить молодость и ходит по танцулькам?
— Это ты молодость вспомнил и решил на вольные хлеба уйти, — опять ощетинилась дочь, — а мама по средам и субботам к семи часам ходит на занятия восточными танцами. И пусть ходит! Имеет право!
— Пусть ходит, — согласился он. — Танцы — это хорошо. Для здоровья полезно и для хорошего настроения.
— Ну что-что, а настроение у нее теперь всегда распрекрасное, — констатировал сын, вошедший в это время в комнату. — Сначала я подумал, что она хорохорится перед нами, делает хорошую мину при плохой игре. А потом вижу — нет. В ванной моется, например, и поет. Раньше я этого за ней не замечал.
— Я тоже, — буркнул он. — И в какой клуб она ходит?
— Да это не клуб вовсе. Эти занятия проходят в школе, в спортзале. В остальные дни там разные спортивные секции, а по средам и субботам — восточные танцы.
— Понятно, — сказа он, хотя ему было не все понятно. Прошел в спальню за ключом от гаража, что лежал в тумбочке под телевизором. В спальне появились новые детали: на окне в горшке куст желтой хризантемы, из-за комода высовывался металлический обруч, который девчонки крутят для тонкой талии. Лидка для себя, что ли, приобрела? Ожирение ей вроде и так не грозит. Так, а на комоде что? А на комоде целая куча баночек с кремами: от морщин, дневной, ночной, увлажняющий, питающий, скраб, молочко, маски и прочая фигня. Усмехнулся краем рта. Ах, Лида, Лида. И тебя коснулось это поветрие, что кремами можно остановить время. Вроде раньше ты на этом не зацикливалась. Оглянувшись на закрытую дверь, воровато приоткрыл дверь шифоньера. Так-так. Новое шерстяное платье. Еще одно новое платье. Ранее не виданная им юбка. Незнакомая блузка кофейного цвета. А что тут внизу стоит? А внизу стоит пара новеньких красных туфель на высоком каблуке с розочками. На его вкус вызывающе и не по возрасту. Никогда раньше она не покупала обувь ярких цветов, а исключительно черную, серую или бежевую. Рука сама потянулась к верхнему ящику, где хранится Лидино нижнее белье, и тут же сам себя одернул. Ну какое его собачье дело, купила его бывшая жена себе новое ажурное белье или нет. Судя по всему увиденному, наверняка купила. Но лучше этого не видеть и не знать, а то потом начнешь думать на тему: «а зачем ей это теперь стало надо». Маша права: Лида на все это имеет право. Взял ключ от гаража, попрощался с Сергеем и Машей, ушел.
Выйдя из подъезда, направился было к своей машине, но что-то его заставило тормознуть, развернуться и пойти в противоположную сторону. Школа находилась буквально через дорогу. Здесь учится сейчас Маша в девятом классе. Два года здесь же отучился Сергей. На его выпускной вечер они ходили вместе с Лидой. Вспомнил, что испытывал тогда — гордость за сына: вон какой вырос высокий, спортивный и диплом без троек; да попутно за Лиду: красивая, моложавая, по стройности не уступает выпускницам.
В спортзале звучала арабская мелодия. Он заглянул, стараясь не привлекать к себе внимания. Десятка два женщин — примерно от двадцати до пятидесяти — с оголенными животами, старательно извивали в такт тягучей музыке руки, ноги и станы. Лиду узнал мгновенно, хотя, разумеется, впервые видел ее в столь экзотическом наряде — зеленые прозрачные шаровары, через которые просвечиваются зеленые же трусики, и зеленый бюстгальтер. Светлые волосы собраны в высокий пучок. Да, судьба явно обошлась с ней несправедливо, сделав ее уроженкой России. Ей надо было родится в Арабских Эмиратах или хотя бы в Индии, вон как грациозно поводит она бедрами и плечами. Да что там говорить, если представить себе, что здесь тренируется султанский гарем, то Лида была бы, несомненно, самой любимой женой султана. Как говорится, вне конкуренции. Он тихо отошел от двери, пока его не увидели.
Дома Генка сразу заметил, что он не в настроении. Вернее, в паршивом настроении. Пришлось открыть причину оного.
— Это маятник работает, — сразу определил приятель. Генка вообще был мастак все упорядочивать в системы и делать из всего выводы.
— Что еще за маятник?
— Понимаешь, в природе и везде все подчиняется закону маятника. Вот он находится в состоянии равновесия, то есть опущен строго вниз. Ничего не происходит, покой, анабиоз. Но если его отклонить чуть влево, а потом отпустить, то что получится? Правильно, он неизменно качнется вправо на ту же амплитуду, потом чуть влево, потом вправо, каждый раз с меньшей амплитудой, пока колебания полностью не затихнут. И по-другому быть не может. Ты ведь не сможешь представить себе, что после того как ты отпустишь маятник, он качнется еще дальше влево до упора и застынет в таком положении. Сие противоречит законам физики и естества. Если взять положение строго вниз за нулевую отметку, область слева за минусовую, а справа за плюсовую, то получится что сколько маятник был в минусе, столько же он будет и в плюсе, и по количеству раз и по величине откачки. То есть в целом получится, что плюс и минус полностью уравновесят друг друга.
— И что с того? — не смог он сдержать раздражения, — к чему ты сейчас эту притчу о маятнике вспомнил?
— А к тому, что тот же закон маятника действует и в наших жизнях. Вот тебе надоела твоя жена Лида, стала досаждать разными своими привычками, действиями и прочее. Когда это достигло некоторого критического уровня, ты с ней развелся. Это откачка в минус. Теперь ты увидел ее с другой стороны, как она, оказывается, мила, привлекательна, обаятельна, а ты этого не замечал, потому что глаз у тебя уже за столько лет замылился. А теперь твои глаза начали размыливаться, пошла откачка в плюс. Но ты уже поторопился, теперь твоя жена уже не твоя жена. Вот ты и психуешь.
— Поучи меня еще, умник. Сам-то не в лучшем положении. Я хоть своей жене не изменял, в отличие от тебя. Простит ли тебя твоя Ира вместе с твоим маятником?
— Простит. Опять-таки по принципу маятника. Чем сильнее обиделась, тем больше простит. Заметил, что самые сладкие примирения случаются после самых больших скандалов? Но ты сильно не переживай. Твой маятник покачается и, в конце концов, успокоиться. Если только...
— Если только что?
— Если только у тебя действительно к бывшей жене не осталось никакого чувства.
— А если, к примеру, осталось? Что тогда?
— Тогда? Тогда плохи твои дела, брат. Заест и со свету сживет тебя грусть-тоска. Тогда только одно из двух может тебя спасти: или новая сердечная привязанность, то есть новый маятник, или воссоединение с бывшей женой.
Уж не известно, по какому закону, возможно, что и маятника, но буквально на следующий день Генка вернулся домой к своей Ирине, с которой у него действительно случилось горячее примирение. Видимо, до следующей откачки маятника.
А жизнь тем временем продолжалась. На смену осени пришла, как и положено, зима. Уже и декабрь наступил. С периодичностью раз в две недели он заезжал на квартиру своей бывшей семьи. Привозил им продукты, оставлял деньги, иногда кое-что по мелочам забирал с собой: то какие-то документы, которые забыл прихватить сразу, то кое-что из оставшейся одежды. Удивительно, но так случилось, что он ни разу еще не застал Лиду дома. То она у подруги, то шляется по магазинам, то уехала к сестре, то еще бог знает где болтается. Сначала он думал, что Лида сознательно его избегает. Но потом понял, что просто она теперь живет иной жизнью, более наполненной, что ли. Что интересно, и дочь, и сын одобряли новый образ жизни мамы. «Что она, старуха, что ли, дома сидеть», — сказала дочь, когда он в ее присутствии проворчал о том, что ваша мама, мол, совсем от дома отбилась. «Пусть себе гуляет, — поддержал ее брат, — она же не по пьянкам-гулянкам ходит. И нас она не забросила — дома порядок, всегда обед сготовлен, все перестирано. А сериалы по телевизору смотреть она никогда не любила». Да, дома действительно был идеальный порядок. Холодильник полный. У дочери в дневнике одни хорошие оценки (показала по его просьбе дневник). Сын успешно сдавал зачеты. Цветы политы. Белье перестирано и выглажено. Он сам свободен, как птица в полете. Живет в свое удовольствие жизнью холостяка. На работе тоже все нормально. Чего еще надо? Он и сам не мог понять, чего еще ему надо. Только все больше приходил к выводу, что жить в удовольствие у него получается все меньше. Свобода уже не радовала, новизна положения холостяка ушла, на смену пришло одиночество. В принципе, оно, это одиночество, его не тяготило, пока, по крайней мере. Как сам себя определял: он кот, который гуляет сам по себе. Ему действительно не было скучно с самим собой. Возможно, это говорит о его самодостаточности. Однажды неожиданно пошутил: «Мой лучший друг — это я сам». А потом подумал: а ведь действительно, так и есть. Этот друг уж точно никогда не предаст, не продаст, поддавшись шантажу или соблазну. Этот друг понимает его как никто. Он всегда рядом. Он никогда не надоест. Ему ничего не надо объяснять. Перед ним не надо оправдываться даже в самых своих неблаговидных поступках. Так что от одиночества он не страдает. Недаром он по гороскопу «Близнецы». Но в то же время он осознавал, что после развода жизнь его стала в чем-то ущербной, не полноценной, что ли.
За неделю до Нового года среди недели без предупреждения вечерком к нему опять явился Генка.
— Опять развод и девичья фамилия? — встретил приятеля шуткой.
— Нет. С Иркой у меня сейчас период идиллии. Тебя зашел проведать. Если честно, то это меня Ирка к тебе направила. «Иди, навести друга. Как он там, бедняжка». Ну и так далее. Сам знаешь, какие наши российские бабы жалостливые по отношению к одиноким мужикам. Им же кажется, что если мужик один живет, то он непременно голодный, холодный, заливает горе водкой, ходит месяцами в нестиранных вонючих трусах и носках и вообще верно катится в пропасть. Пытался я ей объяснить, что ты в полном порядке, да какое там! «Это он только марку держит перед окружающими. А на самом деле в тоске и печали. Как бы чего с собою не сделал». Короче, велено конфисковать в твоем доме все веревки и все мыло, выбить все крючки в стенах и потолках, ежели обнаружу у тебя цианистый калий либо крысиный яд, то наказано вылить в унитаз. И вот тебе от Ирки передачка — пицца домашняя и котлетки того же производства. А это от меня! — подмигнул Генка, вытаскивая из кармана плоскую бутылку коньяка.
Сидели в комнате: он на пуфике, Генка в кресле, на журнальном столике две рюмки с коньяком, немудреная закуска. Генка был весел, много смеялся, шутил. После недавнего разлада они с Ириной переживали очередной медовый месяц. «Вернее, медовый квартал», — уточнил Генка. На работе его повысили в должности. Сын тоже в порядке. «Чего еще надо для полного счастья? — спросил сам себя Гена и сам же ответил: — Ничего».
— А как поживает твоя бывшая пассия?
— А фиг ее знает. Она уволилась, чему я рад. Было и прошло. То есть совершенно прошло, так что и не вспоминается. Даже странно сейчас думать, что я ею был увлечен.
— Стало быть, ты жалеешь об этой связи?
— Нет. Не жалею. Я считаю, что все, что происходит в нашей жизни, происходит не просто так. А раз случилось что-то, то оно должно было случиться, и жалеть ни о чем не надо. По крайней мере, когда я стану глубоким стариком, то мне будет о чем вспомнить.
— Сомневаюсь, что глубокому старику захочется вспоминать свои мимолетные любовные приключения, — смеялся он.
— Как знать, старик. Как знать. Да хватит обо мне. Лучше расскажи, как ты. А то меня же Ирка допытывать будет: что да как.
— Ирке скажи: тоскует по бывшей супруге. Не ест, не спит, кается. Ругает себя на чем свет стоит. Ведь это именно те слова, что она ждет.
— Ладно. Так и скажу. Ну а как на самом деле?
— В целом ничего. Живу себе. Много читаю. Думаю о смысле жизни. Сейчас изучаю теорию трансерфинга, которую выдвинул некий Вадим Зеланд. Не слышал о таком? Я тоже на него случайно наткнулся. Шарил по Интернету на темы: «что такое реальность», «как управлять судьбой», «как стать удачливым» и прочее — и набрел на трансерфинг. Любопытная философия, между прочим. Накупил кое-каких книжек Зеланда, кое-что скачал с компьютера. Докапываюсь до истины, довольно замысловато написано. Суть в том, что все в жизни подвластно человеку, в том числе изменить не только себя, не только свое отношение к реальности, но и саму реальность подчинить своим интересам. Короче, времени навалом, вот изучаю разные теории.
— Ты полегче с этими теориями. Сам не заметишь, как башню снесет. Потом запишешься в какие-нибудь «белые братья» или «свидетели Иеговы», облачишься в белый балахон, на лоб ленту повяжешь и начнешь на улице к людям приставать со своими соображениями об устройстве мира.
— Не боись, до этого не дойдет, — успокоил приятеля.
— А как там твои поживают? Как Лида? Навещаешь?
Он вздохнул. Помолчал. Взглянул на Генку. Было в его взгляде нечто такое, что друг подумал: «А ведь Ирка в чем-то права».
— Навещаю. Причем регулярно. Знаешь, прежде чем развестись, я сто раз подумал о последствиях. Все представлял себе, как это будет. Много разных вариантов представлял. Кроме одного — того, что получилось на самом деле. Думал, что Лида будет переживать, плакать, упрекать меня в том, что разбил семью. Думал, что дети тоже будут тяжело переживать все это. А получилось, что ушел я из семьи, а ничего для них не изменилось. Пожалуй, даже напротив: в некотором смысле всем им это пошло на пользу. Лида вообще расцвела: поет, танцует, модничает, приоделась, как невеста. Удалось наконец увидеть ее на днях — она словно помолодела лет на десять, так вся и светится изнутри. Мне бы радоваться, что так легко все обошлось, по крайней мере, совесть моя может быть спокойна, что никому не доставил неприятности и боли. А радоваться не получается. Если честно, то мне обидно, что ли. Неприятно, что мой уход так благоприятно повлиял на их жизни. Но это не главное. Главное совсем в другом. Главное в том, что в результате развода хуже стало мне одному. Хуже не в том смысле, что в чем-то неудобно, неуютно, бытовые проблемы появились — нет, тут все как раз нормально. А хуже в том, что ушла из моей жизни ...м-м-м... как бы это выразится... гармония, что ли. Нет, не могу объяснить словами. ...Вот, например, ко всем цветам я равнодушен. Все эти роскошные розы, каллы, хризантемы, васильки не задевают меня никак. Все, кроме бархоток. В принципе, цветы обыкновенные, даже невзрачные, на уровне сорняка. Но они меня привлекают своим удивительным, своеобразным запахом. Что-то связанное с детством... Уже и не помню что, но стоит мне ощутить запах бархоток и сразу ассоциация — счастье, солнце, чувство защищенности, огромный яркий мир вокруг. Отними у бархоток их неповторимый запах — и все. Цветок остался, но его для меня как бы и нет. Вот и моя жизнь сейчас — как бархотки без запаха, все есть — и ничего нет.
Генка понимающе кивнул. Выплеснул в рюмки остатки коньяка.
— Слушай, а может, тебе просто вернуться в семью? Думаю, они поймут и примут тебя. Возможно, даже рады будут.
— Как ты себе это представляешь? «Здрасти, дети, я ваш папа. Здравствуй, Лида, я твой муж». Разбитую чашку не склеишь. И дело не только в формальностях — документы, прописка. Дело в том, что, как я уже сказал, я думал, что после моего ухода останется кровоточащая рана. А рана если и была, то зарубцевалась моментально. В их жизнях для меня уже элементарно не осталось места.
— М-да, — протянул задумчиво Генка, — проблема. Сейчас у молодежи в моде пробный брак. Видимо, и разводу тоже должен предшествовать пробный развод. Чтобы потом не каяться, что поторопились. Что делать-то теперь намерен?
— Ничего. Я уже сделал, теперь пусть жизнь все расставляет по местам. Куда-нибудь да вырулит.
— А как же твой трансерфинг? Сам же говорил, что реально изменить реальность с помощью каких-то методик.
— То теория. А то жизнь. Штуки строго параллельные, а стало быть, никогда не пересекающиеся, если геометрию напрочь еще не забыл. Да не смотри ты на меня, как жалостливая баба. Давай лучше допьем твой коньяк. Все пучком будет, вот увидишь. Ничего, привыкну к этому положению вещей. В принципе, не смертельно, жить можно. Только... только вроде как и не жизнь это. — И он неожиданно для себя горько вздохнул.
На все новогодние праздники он вызвался таксовать. Чтобы не ловить самому клиентов, зарегистрировался в фирме по извозу «Зеленоглазое такси». В новогоднюю ночь тоже рулил. Ясно, что не денег ради. А чтобы не сидеть одному в четырех стенах. Заказов было много, только успевай принимать. Перед самой полуночью села к нему припозднившаяся парочка. Так понял, что муж с женой опаздывали в гости. Без минуты двенадцать, когда стало очевидно, что они уже точно не успели, мужчина попросил остановить машину. Достал из пакета бутылку шампанского, открыл ее, плеснул в разовые стаканчики всем троим. «С новым годом!» — хором кричали с женой под бой курантов по приемнику. Он тоже сделал символический глоток шампанского. Пассажиры вышли из машины, кувыркались в сугробе, хохотали как дети. Он сидел с открытой дверью (новогодняя ночь выдалась теплой, ясной, звездной), смотрел на дурачившихся людей. По возрасту, наверное, чуть моложе их с Лидой. Счастливые оттого, что вместе. Поколебавшись, все же набрал по сотовому домашний номер. Телефон был занят. Ну, ясное дело, поздравления от родных и близких принимают. Царапнуло по сердцу, что он теперь как бы и не принадлежит к категории родных и близких. Как все может кардинально поменяться в жизни за какие то несколько недель. И что самое неприятное — он сам причина этих перемен. Кабы знать, что все так получится. Если бы отмотать эти несколько недель назад, он бы не сделал того, что сделал. Теперь он точно знал, что совершил ошибку. И точно знал, что ошибка эта неисправима. Никогда уже в его жизни не будет того, что было раньше. От этого «никогда» такая безысходная тоска внутри разрасталась, что казалось: еще чуть-чуть и сдавленное тоской сердце лопнет, как сдавленный надувной шарик. «Ничего, — говорил он себе, — ничего. Надо жить дальше». «А зачем? — спрашивал разум, — разве это жизнь?».
В машину вернулись запыхавшиеся оживленно-радостные пассажиры.
— Поехали, шеф!
— Поехали.
Отвез по нужному адресу. Связался с диспетчером.
— Еще один вызов приму — и на сегодня хватит. Поеду домой праздновать как все белые люди.
— Что ж, белый человек, езжай по адресу: Пролетарская, шестнадцать, второй подъезд. Отвезешь в центр и свободен. С Новым годом!
— И вас тоже. Отбой.
Он ехал по ночному праздничному городу. Небо, не переставая, взрывалось петардами, окрашиваясь во все цвета радуги. Хм, однако, ночная радуга. Машина на стоянках, отзываясь на новогодние взрывы, мигали фарами и сигналили, словно приветствуя пришедший год. Каким он будет, этот наступивший год? В гороскопы он не верил никогда. Верил только в свою интуицию. Но в последнее время она молчит. И совершенно не понятно, что будет впереди. Уговаривал сам себя поверить, что будет только хорошее. В плохое верить не хотелось.
Пролетарская, 16. Только сейчас дошло, что это же его собственный дом. То есть до недавнего времени — его дом. Второй подъезд. В этом подъезде проживает его недавняя семья. Смешно будет, если окажется, что Лида надумала поехать куда-нибудь праздновать. Еще смешнее, если придется везти ее к какому-нибудь новоприобретенному хахалю. Сядет в машину в своей шубке, а под шубкой зеленый восточный костюм — самое то сегодняшней ночью. «Отвези меня в центр, хочу станцевать арабский танец одному моему знакомому». Глупости. И чего он сам себя травит в последнее время? Во-первых, его бывшая жена — женщина разумная и ни при каких обстоятельствах не попрется хотя бы и в новогоднюю ночь в купальнике плясать перед кем бы то ни было. А во-вторых, в их подъезде проживает…, так, умножаем четыре на девять, тридцать шесть семей. Ах, зря он принял этот заказ. Не сообразил сразу. Узнает кто из соседей, не дай бог еще начнет выпытывать что, да как. Будем надеяться, что к нему сядут гости соседей.
Он подъехал к подъезду, остановился. Ждал. Наконец, дверь подъезда распахнулась и вышла… все же Лида. Да, и грустные сказки про новогодние чудеса тоже случаются. Лида уверенно подошла к машине, открыла переднюю дверь, села рядом, пакет положила на колени. «Поехали», — сказала буднично, ничуть не удивившись его приезду. Он тронул машину. Ехали молча.
— Куда везти? — спросил, когда выехали на центральный проспект.
— Улица Октябрьская, дом двадцать два, квартира восемь.
— Ко мне в гости едешь?
— К тебе.
— Что ж, поехали.
В прихожей он помог ей снять шубу. Под шубой было новое шерстяное платье зеленовато-голубого цвета. Кажется, этот цвет называется «цвет морской волны». Не дожидаясь приглашения, Лида сама достала тапочки, надела их, взяла свой пакет и пошла на кухню. Когда он вошел следом несколькими минутами позже, на столе уже исходили паром подогретые в микроволновке пирожки.
— С творогом, — определил безошибочно он, потянув носом, — мои любимые.
— Ну, слава богу! — рассмеялась Лида, — к тебе вернулось обоняние! Ура!
— Генка, собака, натрепал, — мрачно констатировал он.
— Ну почему же сразу «собака». Хотя, если исходить из того, что собака — друг человека, то Гена — твоя настоящая собака. Нет, он ничего такого о тебе не говорил, когда позвонил час назад с новогодними поздравлениями. Сказал, что ты работаешь, таксуешь ночами, много читаешь, что у тебя все, в общем, нормально, если не считать того, что ты перестал чувствовать запахи.
Он подошел к ней сзади, обхватил ладонями ее теплые плечи, уткнулся лицом в пшеничные волосы. От них шел едва уловимый аромат бархоток — что-то связанное с летом, солнцем и счастьем.