Признаюсь в любви Наринэ Абгарян
Чтения и книгиВообще это не новая любовь, а уже где-то семилетняя. Очень красивая, нежная, воздушная, светлая, грустная и смешная любовь к армянской писательнице, которая для начала вернула меня в детские годы своей "Манюней".
Книгу про "Манюню" дала почитать свекровь. Сначала я читала и рыдала от смеха одна, потом дала книгу мужу, он читал и хихикал один, а потом мы устроили совместный вечер с зачитыванием любимых мест и хохотом до икоты. Кстати, не уверена, что Юрке это будет интересно, но попробуем.
Потом я набрела на ее Дневник на Лайвжурнале и мы пропали на пару недель точно. Каждый вечер читали. Ржали опять же до потери пульса.
Наша самая полюбившаяся история.
Арамаисыч
Двор нашей пятиэтажки украшал большой котлован, наполненный до краев рыжей от глины водой. Кто там только не обитал: головастики, лягушки, комары, всякая пузатая детвора, норовящая, пока взрослые отвлеклись, вдоволь побарахтаться в грязи. Потом, конечно, влетит от родителей, нуда ладно, можно подумать. Напугали черта угольками.
К котловану приходили гуси - стаями, вразвалочку, как бы нехотя, плавали молча, истово, от берега к берегу, вылезали из воды, исполненные достоинства. Теряли важность, лишь когда дорогу переходили, - гоготали, вытянув шеи, мелко переступали кривыми лапами и хлопотали крыльями, задыхаясь - га-га-га.
По воскресеньям в котловане обитал штатный алкоголик нашего дома Арамаисыч. Зальет зенки по самые брови, лежит в ржавой воде, декламирует стихи, отмахиваясь от комаров листом лопуха. Детвора облепит котлован по краю, лезть туда робеет, но уважительно таращится.
- Арамаисичем бил, есть и буду! - прерывая декламацию, периодически возвещал Арамаисыч. («Бил» - в смысле «был». Армянам сложно произносить «ы», а пьяному армянину - тем паче.)
Арамаисыч предпочитал, нализавшись до положения риз, изъясняться исключительно на русском. И исключительно в рифму.
- Уй?! - удивлялся он, когда на грудь ему прыгала лягушка. - Лигушка - битий крушка.
Детвора внимала с благоговением - приобщалась к культуре.
Скоро приходили гуси. Плавали, брезгливо огибая непрошеного гостя дугой. Арамаисыч какое-то время наблюдал за ними.
- У птици гуси - белий труси! - наконец выдавал он.
Гуси тотчас уходили, оскорбленно поджав клювы.
- Арарат! - звала жена.
Арамаисыч делал вид, что не слышит, только Чаренца под нос бубнил: «Поднимите глаза! Я иду, я иду! Из угрюмого чрева веков…»
- Арарат! - взывала к его совести жена.
- Арамаисичем бил, есть и буду!
- Иди домой, хватит в грязи валяться!
- Кому грияз, а кому алмаз! - парировал Арамаисыч.
Жена уныло стояла на балконе, свесив вдоль боков прозрачные руки. Вздыхала, уходила в дом. Задергивала штору. Арамаисыч оставался лежать в котловане.
- Это на работе я Арарат. А в свой законный вихатной я кто? - спрашивал он.
- Арамаисыч! - хором отвечала детвора.
- Вы запомнили, а она, - кивок в сторону наглухо зашторенной балконной двери, - не может запомнить. Сорок лет вместе живем, а толку? Ни понимания, ни уважения.
Он поворачивался на бок, подкладывал под голову согнутый локоть. Прикрывал лицо лопухом.
Дети расходились, чтоб не мешать. Арамаисыч проспит до того времени, когда во двор выйдут мужики, выведут его из котлована и проводят домой.
Завтра понедельник, он снова будет Араратом, обычным слесарем. А сегодня он Арамаисыч, поэт и чтец, царь и бог котлована, повелитель головастиков и лягушек. Большой человек.
Нас с мужем этот Арамаисыч покорил просто. До сих пор цитируем про "белый труси" и "битую крушку". А таких историй, и других, подобных ей, у Наринэ тысячи.
А еще, читая Дневник, частенько облизывались, когда встречались рецепты каких-нибудь блюд, описанных так вкусно, что вплоть до запахов с монитора. Причем, тут даже у рецептов есть сюжет, завязка и кульминация....
Ну вот, тоже из любимого.
Мама испекла гату, свою, фирменную, она пахнет летом, солнцем, горным ветром.
- По традиционному рецепту, - предвосхищает мой вопрос она.
- Почему твоя гата получается в десять раз вкуснее моей?!
- Потому что качество продуктов другое. Сметана и мацун свежайшие, из настоящего молока. А масло цветочное, и я его сама топила.
Цветочное масло. Оно бывает в июне-июле, когда в горах поспевает земляника и распускаются цветы. Коровы тогда доятся сливками, а масло получается таким, что всякое другое кажется насмешкой. Если у счастья и есть вкус, то это вкус цветочного масла.
( Collapse )
Помню, как Тата кормила нас на скорую руку: разрежет вдоль целый каравай свежевыпеченного хлеба, вынет дымящуюся мякоть, обмажет изнутри янтарно-жёлтым цветочным маслом, накрошит солёной брынзы, распределит внушительный пучок всякого разнотравья - тархун, кресс-салат, базилик, кинза, придавит хрустящей корочкой, продержит буквально чуть - за эти несколько секунд масло и сыр растопятся, а зелень пустит сок. Тата рвёт каравай руками и раздаёт нам. Мы карабкаемся на тутовое дерево, усаживаемся шумной воробьиной стаей на шершавую ветвь, жадно жуём, болтаем ногами и наблюдаем, как далеко внизу взрослые чистят грецкие орехи на варенье.
Пока мы с сестрой поглощаем гату, запивая её крепкозаваренным кофе, мама листает свой блокнот с рецептами.
- Вот бы испечь тот кркени, что твоя бабушка Тата пекла, - говорит она.
- Так давай!
- Куда нам!
- Секрет в тесте?
- Никакого секрета в тесте нет: немного молока, сепарированная сметана, соль на кончике ножа, сахар и столько муки, чтоб получилось мягкое тесто. Месить тщательно и долго.
- Вот и давай испечём.
- Не справимся. Кркени в золе пекут. Закапывают живьём круг теста в горячую золу, через положенное время выкапывают. Снаружи получается твёрдая корочка, а внутри - нежнейшая, тающая во рту мякоть.
- Мама!
- Захрмар вам. Сначала спрашиваете, потом возмущаетесь!
Мы с Сонечкой хохочем и щуримся на августовское солнце.
Наверное, рецепт гаты оставлять бессмысленно, но я всё-таки рискну, вдруг вам повезёт больше, чем мне.
Итак, ранним летним утром собираетесь в Тавушские горы. В Арменасаре спрашиваете Варинку - у той самые строптивые и бодливые, но дающие потрясающе вкусное молоко коровы. Покупаете у Варинки полкилограмма цветочного масла, 250 граммов мацуна и 250 граммов сметаны.
По дороге домой собираете большой букет антарамов - они будут пахнуть на весь дом раскалённым горным склоном и вечерней росой.
Первым делом берётесь за тесто: рубите в 3 стаканах муки 250 граммов цветочного масла (предварительно муку нужно просеять и смешать с разрыхлителем, никакой соды, мама категорически не приемлет её вкус), добавляете сметану, мацун и щепотку соли. Замешиваете мягкое тесто (месите совсем недолго), накрываете, отставляете в сторону.
Начинка: 3 стакана муки перемешиваете с 2 стаканами сахара, добавляете щепоть крупной соли (она потом будет ощущаться крупинками на языке) и 250 граммов масла, перетираете руками в лёгкую рассыпчатую массу. Если взять её в горсть, она должна собираться в ком. Ваниль в начинку не кладёте, она перебивает вкус цветочного масла.
(Мама делает гату не на сливочном, а на топлёном масле, но этому нужно научиться. Если вдруг решитесь - кладите его что в тесто, что в начинку примерно по 150-170 граммов, иначе выпечка получится чересчур жирной. Но первопроходцам лучше не рисковать и готовить на сливочном).
Далее всё просто: разделяете тесто на четыре части, каждую часть тонко раскатываете, распределяете по ней начинку, скатываете в рулет, мягко «притаптываете» его руками, нарезаете специальным ножом для гаты ромбиками или треугольниками, густо смазываете взбитым желтком, выпекаете при температуре 180 градусов до ломкой румяной корочки.
Едите, постигая тайну бессмертия.
P.S. Пока я писала, папа с Сонечкой резались в дурака (папа проигрывал), мама читала Бунина, костёр смиренно догорал, кругом шумел первозданный лес, высились горы, а на макушку той, что была напротив, уселось, подобрав длинную юбку, круглолицее облако в платке, повязанном на манер карабахских бабушек, и подперев щеку ладонью, с улыбкой за нами наблюдало.
Но есть у Наринэ и такие посты, что когда их читали, глаза намокшие прятали. Там зарисовки о жизни, о смерти, о родных, о войне, о мире, но больше всего о доброте и любви.
Тоже для примера.
У Анаит муж, три дочки, старенький глухой свёкор и прикованная к кровати мать. Муж работает сторожем на фабрике, ночует дома через день. Мать сломала ногу, когда полезла за какой-то малонужной ерундой на чердак. Лежит теперь торжественная, закованная в гипс по самые тумбаны. Свёкор разучился спать, зато полюбил среди ночи спорить с собой на износ. Когда накал спора достигает апогея, мать принимается колотить в стену костылём. Анаит тогда со вздохом поднимается с постели и идёт утихомиривать стариков.
Младшие дочери пока школьницы, старшая же, отучившись в городе, вернулась в родную деревню и вышла замуж за своего ровесника. Недавно у них сын вылупился - смешной, глазастый, с кучеряшкой над левым ухом. Сват, заядлый болельщик, на радостях решил назвать ребёнка Марадоной. Еле отговорили.
Крестили на той неделе. Приходил священник, бородатый, как и положено, с наперсным крестом во всё пузо. Со своим медным тазом. Велел налить воды, трижды макнул туда ребёнка, пропел положенную молитву благодарения, перекрывая густым басом возмущённый детский рёв. Помазал миром, виртуозно пристегнул подгузник и вручил крёстному отцу. Выпил кизиловки, похвалил крепость. От денег отказался, ушёл с тазом подмышкой.
- Знал бы, что окажется приличным человеком - пожал бы ему руку, - очнувшись, высказался ему вслед сват. Будь священник родом из других краёв, непременно бы обиделся. Но этот даже бровью не повёл. Первый день что ли своих знает! Таких даже в церковь не затащишь, приходится самому по домам ходить, новорожденных крестить. Не люди, а монолитные конструкции. Захочешь взорвать - даже тротил их не возьмёт!
У Анаит дом, сад-огород, корова Цветочек, шумный курятник. Клубника сумасшедшая пошла, не знаешь куда девать. Варенье сварили, с сахаром перетёрли, засушили, батарею трёхлитровых банок компота закатали. Диатез себе наели. А ей всё равно конца и края нет. Совсем скоро смородина поспеет, следом - малина с голубикой. Про черешню и тутовую ягоду вообще страшно вспоминать. Урожай который год хороший, а девать некуда. Самим столько не съесть, продавать в город невыгодно - за копейки берут, и доставка за свой счёт. Вычитаешь все расходы - остаёшься в накладе. Денег совсем мало, чем за свет и газ платить - непонятно. Не урожаем же расплачиваться. Прошлой осенью пытались лицензию на производство кизиловки получить, но ничего не добились. Мало того, что отказали, так ещё пальцем у виска покрутили, мол, лицензии только своим выдают, и то за большие деньги.
- А мы что, не свои? - оскорбился муж.
Скандалил, но так ничего и не добился. Уехали из города убитые. В мире ничего не меняется. Чем ближе человек к земле, тем меньше ему достаётся справедливости.
В детстве, проснувшись ранним летним утром, Анаит первым делом выходила босая за порог дома. К тому времени бабушка, дважды протерев пол веранды мокрой тряпкой (первый раз от пыли, второй - чтоб не говорили, что Анхатанц Лусик до того обленилась, что веранду один раз протирает), подметала цветочной метлой двор. Пробежав по влажным половицам к краю веранды, Анаит, привстав на цыпочки, выглядывала сквозь тусклое свечение уходящего тумана крайние дома далёкого Берда.
- Хоть бы мы там жили, - вздыхала она.
Берд был каким-никаким, но городом. А в городе лучше, чем в деревне.
Прошло почти сорок лет, но Анаит так и живёт в своей деревне Тавуш. Раз в неделю она относит в Берд пятилитровый бидон молока. Пешком, чтобы денег на такси не тратить. Дорога - два часа в один конец. Если отправиться в путь сразу после дойки, к обеду можно воротиться домой. Молоко берёт Пашоянц невестка. В прошлый четверг, изрядно повоевав, она подняла цену за литр на сто драмов. Анаит отнекивалась, но Пашоянц невестка пригрозила в случае отказа молоко у неё не брать. Пришлось соглашаться. Шла обратно по жаркой солнечной дороге, плакала от счастья и прикидывала, на что можно эти нежданные деньги пустить. То ли за газ доплатить, то ли туфли в ремонт отнести - набойки совсем прохудились, нужно менять. А может соседу Размику отдать, как раз на днях заходил, денег просил. У крохотного, смахивающего на засушенного кузнечика Размика пятеро детей, беременная жена и грозное прозвище Рамзес. Потому что только фараон может позволить себе такое количество детей. Вот и помогают фараону всей деревней: кто картошки подкинет, кто муки, кто одежды. Так и выживают, выручая друг друга. Этот мир давно бы рухнул в тартарары, если бы не доброта. Чем ближе человек к земле, тем её больше.
Младшие дочери пока школьницы, старшая же, отучившись в городе, вернулась в родную деревню и вышла замуж за своего ровесника. Недавно у них сын вылупился - смешной, глазастый, с кучеряшкой над левым ухом. Сват, заядлый болельщик, на радостях решил назвать ребёнка Марадоной. Еле отговорили.
Крестили на той неделе. Приходил священник, бородатый, как и положено, с наперсным крестом во всё пузо. Со своим медным тазом. Велел налить воды, трижды макнул туда ребёнка, пропел положенную молитву благодарения, перекрывая густым басом возмущённый детский рёв. Помазал миром, виртуозно пристегнул подгузник и вручил крёстному отцу. Выпил кизиловки, похвалил крепость. От денег отказался, ушёл с тазом подмышкой.
- Знал бы, что окажется приличным человеком - пожал бы ему руку, - очнувшись, высказался ему вслед сват. Будь священник родом из других краёв, непременно бы обиделся. Но этот даже бровью не повёл. Первый день что ли своих знает! Таких даже в церковь не затащишь, приходится самому по домам ходить, новорожденных крестить. Не люди, а монолитные конструкции. Захочешь взорвать - даже тротил их не возьмёт!
У Анаит дом, сад-огород, корова Цветочек, шумный курятник. Клубника сумасшедшая пошла, не знаешь куда девать. Варенье сварили, с сахаром перетёрли, засушили, батарею трёхлитровых банок компота закатали. Диатез себе наели. А ей всё равно конца и края нет. Совсем скоро смородина поспеет, следом - малина с голубикой. Про черешню и тутовую ягоду вообще страшно вспоминать. Урожай который год хороший, а девать некуда. Самим столько не съесть, продавать в город невыгодно - за копейки берут, и доставка за свой счёт. Вычитаешь все расходы - остаёшься в накладе. Денег совсем мало, чем за свет и газ платить - непонятно. Не урожаем же расплачиваться. Прошлой осенью пытались лицензию на производство кизиловки получить, но ничего не добились. Мало того, что отказали, так ещё пальцем у виска покрутили, мол, лицензии только своим выдают, и то за большие деньги.
- А мы что, не свои? - оскорбился муж.
Скандалил, но так ничего и не добился. Уехали из города убитые. В мире ничего не меняется. Чем ближе человек к земле, тем меньше ему достаётся справедливости.
В детстве, проснувшись ранним летним утром, Анаит первым делом выходила босая за порог дома. К тому времени бабушка, дважды протерев пол веранды мокрой тряпкой (первый раз от пыли, второй - чтоб не говорили, что Анхатанц Лусик до того обленилась, что веранду один раз протирает), подметала цветочной метлой двор. Пробежав по влажным половицам к краю веранды, Анаит, привстав на цыпочки, выглядывала сквозь тусклое свечение уходящего тумана крайние дома далёкого Берда.
- Хоть бы мы там жили, - вздыхала она.
Берд был каким-никаким, но городом. А в городе лучше, чем в деревне.
Прошло почти сорок лет, но Анаит так и живёт в своей деревне Тавуш. Раз в неделю она относит в Берд пятилитровый бидон молока. Пешком, чтобы денег на такси не тратить. Дорога - два часа в один конец. Если отправиться в путь сразу после дойки, к обеду можно воротиться домой. Молоко берёт Пашоянц невестка. В прошлый четверг, изрядно повоевав, она подняла цену за литр на сто драмов. Анаит отнекивалась, но Пашоянц невестка пригрозила в случае отказа молоко у неё не брать. Пришлось соглашаться. Шла обратно по жаркой солнечной дороге, плакала от счастья и прикидывала, на что можно эти нежданные деньги пустить. То ли за газ доплатить, то ли туфли в ремонт отнести - набойки совсем прохудились, нужно менять. А может соседу Размику отдать, как раз на днях заходил, денег просил. У крохотного, смахивающего на засушенного кузнечика Размика пятеро детей, беременная жена и грозное прозвище Рамзес. Потому что только фараон может позволить себе такое количество детей. Вот и помогают фараону всей деревней: кто картошки подкинет, кто муки, кто одежды. Так и выживают, выручая друг друга. Этот мир давно бы рухнул в тартарары, если бы не доброта. Чем ближе человек к земле, тем её больше.
Сегодня прочла ее книгу "Дальше жить" о людях, потерявших на войне родных. Щемило сердце долго, ласково и нежно.
Понимаю, что книги Наринэ не для всех. Что ее стиль - витиеватый, чересчур образный даже, эмоциональный - может даже оттолкнуть. Но у меня с ней полное созвучие. Читаю и вижу ее людей, ее Армению, чувствую ее тепло и солнце.
