Желтое на сером
Каждый город имеет своё лицо, отражающееся в лицах его обречённых жителей. За грязным стеклом грязного автобуса я вижу серое небо и серые же улицы, подёрнутые блёклой желтизной опавших листьев и бессильного осеннего солнца.
Солнечным прозрачным майским днём этот город может показаться зелёным; цветным и ярким — в разгар июля. Но это не более чем мираж. Я-то знаю, что его настоящий цвет — серо-жёлтый. Жёлтые листья в серых лужах, жёлтые окна в серых домах, жёлтые маршрутки на серых улицах. Серостьто ли льётся с обложенного, будто ватного, неба, то ли поднимается от пыльных щербатых тротуаров, застывая посередине шершавыми кусками застиранных, но так и не отмытых, пятиэтажек. Серость ложится тенью на усталые, безразличные, и одновременно готовые в любую секунду стать агрессивными, лица прохожих.
(Продолжить)Мне кажется, сейчас, в конце октября, я вижу настоящее лицо города. Утомлённый летней суетой и мишурой, он наконец-то стал самим собой: деревья в этой полосе, в этой городской черте, растут, не чтобы блестеть на солнце новенькой кожистой листвой, не чтобы давать тень в жару —апогей их цикла — сереть влажно на фоне тусклого неба, трепля по ветру полуголые жёлтые ветви. Точно так же, как люди рождаются здесь, чтобы носить шарфы, длиннополые пальто и пухлые куртки, кутаясь от настойчивого осеннего ветра, который может стать только холоднее. Тепло в этом городе только внутри: за жёлтыми окнами, за куртками и свитерами.
Я чувствую этот ветер на своём лице. Он ещё не обжигающе-ледяной, как зимой, и давно уже не прохладный, как летней ночью. Трезвящий ветер, в такой ветер надо спешить по своим делам. Ветер забирается в рукава и за ворот. Я дышу этим ветром, и он пробирается внутрь меня. Гладит по коже, сквозь мышцы просачивается в кровь, растворяется, разливается по артериям и венам — в тончайшие капиляры. И я чувствую, как холодеют пальцы, как мои руки превращаются в две бледные льдинки.
В маршрутке пахнет всеми пассажирами сразу, и я утыкаюсь носом в холодное окно. Слежу за жёлтыми шарами мелькающих фонарей, чтобы не наткнуться ни на чей взгляд, один из этих взглядов людей, замкнутых в тесном пространстве и всё же притворяющихся, что не рассматривают друг друга. Трясет, качает, укачивает.Я согреваюсь и примиряюсь сразу со всем, со всеми, с миром и с собой. Я бы назвала это счастьем.
Я люблю этот город с его уютом душных маршрутных газелей, покоем и безысходностью. Безысходностью, дающей покой, — покоем, переходящим в безысходность. И то, и другое даёт ощущение безопасности и постоянства. Хочется следить без конца, как сменяют друг друга серые, подсвеченные жёлтым улицы за грязным окном.
Солнечным прозрачным майским днём этот город может показаться зелёным; цветным и ярким — в разгар июля. Но это не более чем мираж. Я-то знаю, что его настоящий цвет — серо-жёлтый. Жёлтые листья в серых лужах, жёлтые окна в серых домах, жёлтые маршрутки на серых улицах. Серостьто ли льётся с обложенного, будто ватного, неба, то ли поднимается от пыльных щербатых тротуаров, застывая посередине шершавыми кусками застиранных, но так и не отмытых, пятиэтажек. Серость ложится тенью на усталые, безразличные, и одновременно готовые в любую секунду стать агрессивными, лица прохожих.
(Продолжить)Мне кажется, сейчас, в конце октября, я вижу настоящее лицо города. Утомлённый летней суетой и мишурой, он наконец-то стал самим собой: деревья в этой полосе, в этой городской черте, растут, не чтобы блестеть на солнце новенькой кожистой листвой, не чтобы давать тень в жару —апогей их цикла — сереть влажно на фоне тусклого неба, трепля по ветру полуголые жёлтые ветви. Точно так же, как люди рождаются здесь, чтобы носить шарфы, длиннополые пальто и пухлые куртки, кутаясь от настойчивого осеннего ветра, который может стать только холоднее. Тепло в этом городе только внутри: за жёлтыми окнами, за куртками и свитерами.
Я чувствую этот ветер на своём лице. Он ещё не обжигающе-ледяной, как зимой, и давно уже не прохладный, как летней ночью. Трезвящий ветер, в такой ветер надо спешить по своим делам. Ветер забирается в рукава и за ворот. Я дышу этим ветром, и он пробирается внутрь меня. Гладит по коже, сквозь мышцы просачивается в кровь, растворяется, разливается по артериям и венам — в тончайшие капиляры. И я чувствую, как холодеют пальцы, как мои руки превращаются в две бледные льдинки.
В маршрутке пахнет всеми пассажирами сразу, и я утыкаюсь носом в холодное окно. Слежу за жёлтыми шарами мелькающих фонарей, чтобы не наткнуться ни на чей взгляд, один из этих взглядов людей, замкнутых в тесном пространстве и всё же притворяющихся, что не рассматривают друг друга. Трясет, качает, укачивает.Я согреваюсь и примиряюсь сразу со всем, со всеми, с миром и с собой. Я бы назвала это счастьем.
Я люблю этот город с его уютом душных маршрутных газелей, покоем и безысходностью. Безысходностью, дающей покой, — покоем, переходящим в безысходность. И то, и другое даёт ощущение безопасности и постоянства. Хочется следить без конца, как сменяют друг друга серые, подсвеченные жёлтым улицы за грязным окном.