КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ и САМУИЛ МАРШАК СОПЕРНИЧАЛИ ДАЖЕ В ЧУДАЧЕСТВАХ
ЖЗЛСтатья Ирины Стрельниковой из журнала 7 ДНЕЙ. На сайте журнала я ее не нашла, так что читала тут. Цитирую с небольшими сокращениями, тк меня интересовала предыстория их переводов Английских детских песенок, ее и искала в интернете. Но статья интересная вся, целиком. Огромное спасибо ее автору!
КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ и САМУИЛ МАРШАК
СОПЕРНИЧАЛИ ДАЖЕ В ЧУДАЧЕСТВАХ
«Прибавьте зарплату, Самуил Яковлевич!» - попросила уборщица. «Голубушка, детские писатели сами копейки получают, - отговаривался жадноватый Маршак. - Приходится по выходным подрабатывать». - «Где?» - «Да в зоопарке. Я - гориллой, Чуковский - крокодилом». - «И сколько ж за такое платят?!» - «Мне - 300 рублей, а Корнею - 250». Когда эту шутку пересказали Чуковскому, он неожиданно рассердился: «Почему это у Маршака на 50 рублей больше?! Ведь крокодилом работать труднее!»
(…)
Каждый из них начинал блестяще и вовсе не как детский писатель. Чуковский до революции был чуть ли не самым «зубастым» и дерзким журналистом. Однажды опубликовал письмо: «Дорогая редакция, мне очень хочется получать ваш милый журнал, но мама мне не позволяет. Коля Р». Все понимали, что речь здесь о Николае II и его матушке, вдовствующей императрице Марии Федоровне, имевшей на государя колоссальное влияние, но доказать оскорбление императорской фамилии было невозможно. Над остроумными выпадами Чуковского хохотала вся Россия. И не только на политическую тему-от «неистового Корнея» немало доставалось и литераторам. «Сегодня прочел ваши похвалы А. Н. Толстому, - писал Чуковскому поэт Брюсов. - Не поздоровится от этаких похвал! Я начинаю вас бояться и не без тревоги думать, что однажды вы захотите обратиться к моим писаниям». Чуковский не замедлил обратиться и в результате снискал славу лучшего литературного критика современности, второго Белинского!
Маршака же (и того выше) в свое время почитали вторым Пушкиным. Елок и Ахматова ставили его поэтический дар выше собственного. Фотографию пятнадцатилетнего Самуила специально возили показывать Льву Толстому: поглядите, мол, на будущее светило русской поэзии!» (Толстой, впрочем, проворчал: «Не верю я в этих вундеркиндов. Сколько я их встречал, столько и обманулся».)
Сочинять стихи Самуил начал в пять лет, причем сначала на иврите: дело происходило в Витебске, а там даже лошади понимали исключительно древнееврейский. Дед Семы был городским раввином, дальний предок - великим талмудистом XVII века.
«Никогда не отрекайся от своего происхождения и своей веры, - твердил Семе маститый критик Стасов. - Это будет твоей темой, а значит, твоей самобытностью». Все началось с того, что пятнадцатилетний Сема приехал на каникулы к знакомым под Петербург на дачу и на любительском спектакле блеснул стихами. Кто-то из зрителей рассказал о молодом даровании Стасову, тут все и закрутилось! Через великого князя Константина, вопреки закону о черте оседлости (евреи имели право жить лишь в нескольких отдаленных российских губерниях), Маршака определили в привилегированную Третью петербургскую гимназию, где прекрасно учили древним языкам, истории, риторике. Когда же юный Сема стал опасно кашлять, Стасов составил ему протекцию у Горького, и Маршак целый год жил у жены писателя Екатерины Павловны Пешковой в Ялте. С пятнадцати до восемнадцати лет с ним носились, как с юным гением: опекали, кормили, учили, пестовали… Потом Стасов умер, Горький оставил жену ради актрисы Андреевой, а оскорбленная Екатерина Павловна уехала за границу. Всем стало не до Маршака. Сема в поисках заработка стал писать для «Всеобщей газеты» и очень скоро отправился корреспондентом в путешествие по Ближнему Востоку. (…) Маршак привез из путешествия невесту. Они познакомились на пароходе. «Вас, наверное, зовут Юдифь», - обратился Сема к ослепительно красивой незнакомке. «Назовите автора дивных стихов, что вы давеча читали в кают-компании, и я назову свое имя», - ответила девушка. Какой-то старик, глядя на них, сказал на иврите: «Я вижу, эту пару создал сам Бог».
Свадьбу сыграли через год после знакомства, в январе 1912 года. На счастье Маршака, Софья Мильвидская оказалась столь же умна, сколь и красива: она училась на химическом факультете женских политехнических курсов. Это был на редкость разумный, равный, полноценный союз, заключенный по взаимной любви. В ближайшей перспективе у молодоженов было роскошное свадебное путешествие: на два года в Англию (Самуила пригласили продолжить образование на филологическом факультете Лондонского университета, Софью - на химическом). Жизнь ослепительно улыбалась им! Но на следующий день после свадьбы Маршак вышел в сад, приставил револьвер к виску и нажал курок. К счастью, заклинило барабан. Позже Маршак и сам не мог объяснить, что на него нашло.
ПАРАЛЛЕЛИ ПЕРЕСЕКАЮТСЯ
В Англии Маршак сделал открытие: переводить чужие стихи ничуть не менее увлекательно, чем сочинять собственные. Путешествуя пешком по Девонширу, Корнуоллу, Ирландии, он в считанные месяцы до блеска усовершенствовал свой английский и принялся за Роберта Бернса, Уильяма Вордсворта, Уильяма Блейка и, конечно, Шекспира.
Между прочим, примерно в то же время по Англии бродил и Чуковский. Его, начинающего журналиста, командировали туда «Одесские новости». Как и Маршак, Чуковский увлекся в Англии переводами. Только вот английского Корней Иванович так толком и не освоил. Он учил его по самоучителю, потрепанному и лишенному половины страниц. Во всяком случае, главы, посвященные произношению, отсутствовали полностью. И слова Чуковский привык произносить так, как они пишутся: к примеру, «writer» у него звучало как «вритер».
Чуковский вообще был самоучкой: его выгнали еще из 5-го класса гимназии по указу о кухаркиных детях. Ведь он - сын прачки, да еще и незаконнорожденный. У юноши не было даже отчества: Ивановичем он стал тогда же, когда Корнеем Чуковским, - настоящее его имя Николай Корнейчуков. «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я - еврей? русский? украинец?), был самым непростым человеком на Земле, - вспоминал Чуковский. - Отсутствие отчества делало ту строчку, где вписывается имя и звание, короче, чем было у других, - и это пронзало меня стыдом. Мне казалось, что, когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои документы, все внутренне начинают плевать на меня. Особенно мучительно было мне в 16-17 лет, когда молодых людей начинают называть по имени-отчеству. Помню, как клоунски я просил при первом знакомстве, уже усатый: «Зовите меня просто Колей».
Когда Корней Чуковский стал тем, кем он стал, завел собственных детей, его разыскал отец. По чемодану и дорожному костюму было видно - приехал издалека. Корней Иванович, демонстративно не пригласив к столу (в тот час в доме обедали), увел его в кабинет, там о чем-то говорил со стариком часа два, после чего вынес чемодан за калитку, дождался, пока гость выйдет, сухо кивнул и вернулся в дом. «Почему никто не обедает?» - как ни в чем не бывало спросил у домашних Чуковский, усаживаясь за стол. (...)
Впрочем, одаренность его дала о себе знать не слишком рано - годам к двадцати. Именно тогда Николай, начитавшись книг по философии, выстроил собственную философскую систему и принялся проповедовать ее всем, кто желал слушать. Сначала, правда, никто не желал, кроме пьяного дворника Савелия и одной барышни, живущей по соседству. (...)
А на той барышне Чуковский вскоре женился. Ее звали Мария Гольдфельд. Ее отец-бухгалтер мечтал выдать дочку за солидного еврея с капиталом, а вовсе не за полунищего иноверца-байстрюка, к тому же младше ее на два года. Пришлось девушке бежать из дому и втайне креститься. От гнева отца уберегла лишь кстати подвернувшаяся поездка в Англию. Да-да. В точности как и Маршак, Чуковский ездил на туманный Альбион в командировку, совмещенную со свадебным путешествием. Между прочим, вернувшись из Англии, оба облюбовали дачи в Финляндии, почти по соседству друг с другом: Маршак - в Кирву, Чуковский - в Куоккале.
А вот познакомились эти двое, ходившие такими близкими жизненными дорогами, лишь в 1918 году. Свел их Горький, поручив вместе составить учебник для переводчиков. Учебник так и не создали, потому что Маршак в это время уже горел другой идеей - детской литературы - и быстро увлек ею Чуковского. Тот, впрочем, успел еще раньше сочинить «Крокодила» и «Тараканище». Просто однажды заболел его сын, и, чтобы развлечь плачущего ребенка, Корней Иванович принялся рассказывать что на ум придет, а потом записал, не подозревая, что со временем что-то подобное станет его основной профессией.
После революции журналистику пришлось оставить - зубастость становилась смертельно опасной. А детские сказки в стихах - что может быть безобиднее? Недаром однажды Чуковский написал Маршаку: «Могли погибнуть ты и я, но, к счастью, есть на свете у нас могучие друзья, которым имя - дети!» С Маршаком произошла примерно та же история. Очень рано, задолго до борьбы с так называемым космополитизмом, Самуил Яковлевич почувствовал, что быть поэтом, чья самобытность связана с еврейской темой, при коммунистах не стоит. И постарался сделать так, чтобы о его «серьезных» стихах поскорее забыли. (...)
Впрочем, и с детской поэзией все сначала пошло не так уж и гладко. В 20-х годах выдвигалась идея, что новый советский человек должен с младенчества воспитываться по-новому, так сказать, привыкать к суровой правде жизни, а все эти сказки и фантазии: «Детки в клетке», «Сказка о глупом мышонке», «Багаж» - только вводят детей в заблуждение. «Они же грубо уродуют человеческую природу, искусственно подгоняя взросление детей!» - горячился Маршак. Точку в споре поставил Горький: «Ребенок до десятилетнего возраста требует забав, - решил он, - и требование это биологически законно».
И сразу же Маршак сделался значительной фигурой в ленинградском издательском мире. Он издавал детские журналы, основал издательство «Лендетгиз» и сам его возглавил, с пеной у рта убеждал всех попавших в его поле зрения интересных людей непременно писать для детей. Так он кроме Чуковского уговорил моряка Житкова, зоолога Бианки и еще десяток вполне серьезных, взрослых поэтов и писателей: Зощенко, Берггольц, Каверина, Хармса, Шварца… Он приходил, стучал в дверь - отрывисто, энергично, как будто выстукивал два слога: «Мар-шак!». Врывался в дом, вцеплялся в человека мертвой хваткой и не уходил, пока не добивался своего.
В 1937 году вокруг Маршака снова стали сгущаться тучи. Его авторов - Хармса, Заболоцкого - арестовывали одного за другим «за связь с террористической группой Маршака». Сам он при этом остался на свободе - говорят, что, когда Сталину показали очередной «расстрельный список» с именем Самуила Яковлевича, тот проронил: «А Маршак у нас хороший детский писатель». Вскоре «хорошему детскому писателю» дали в Москве роскошную квартиру на улице Чкалова.
Он получил даже право заступаться за других. К примеру, за Чуковского, у которого вечно возникали сложности - то с публикацией «Тараканища», то «Мухи-Цокотухи», то «Мойдодыра». В такие моменты Чуковский неизменно обращался к Маршаку, тот шел к Горькому, Горький - еще куда-то, и все улаживалось. При этом самого Чуковского к Горькому с некоторых пор не пускали, и, говорят, не без стараний Маршака. Отношения между двумя корифеями детской литературы были непростыми, недаром общие знакомые сочинили эпиграмму: «Уезжая на вокзал, Маршак Чуковского лобзал. А приехав на вокзал: «Ну и сволочь», - он сказал. Вот какой рассеянный с улицы Бассейной».
А в 1943 году Чуковский с Маршаком поссорились всерьез. Корнею Ивановичу вернули из издательства рукопись «Одолеем Бармалея», Самуил Яковлевич на этот раз помочь отказался, сочтя сказку неудачной. «Стишки действительно слабоваты, но ведь речь идет о солидарности, - жаловался Чуковский. - Маршак открылся предо мною как великий лицемер и лукавец!» Маршак, славившийся своей обидчивостью (однажды он запретил пускать на порог своего дома четырехлетнюю девочку, утверждавшую, что «Человека рассеянного» сочинила ее няня), не здоровался с «неблагодарным Корнеем» целых 15 лет!
Поссорившись, они принялись конкурировать буквально во всем: у кого больше правительственных наград (со временем награды просто посыпались на обоих), кого легче запоминают наизусть дети, кто моложе выглядит, о чьих чудачествах ходит больше анекдотов. Наконец, кто счастливее в семье. Вернее, менее несчастен.
ЧЕЛОВЕК РАССЕЯННЫЙ С УЛИЦЫ ПЕСТЕЛЯ
С обоими судьба обошлась ох как круто! Маршак очень любил своего первого ребенка - дочь Натанель. «Девочка тихо спит в своей корзинке на ящике, тихонько посапывает носиком, относясь равнодушно к окружающему миру. Впрочем, из корзинки уже показалась ножка в белом чулочке. Значит, проснулась. Я ей немного утром поплясал. Дитя - радость». Таких записей в его дневнике за 1915 год немало.
А 22 октября этого проклятого года случилось страшное. Был день рождения Самуила, собрались гости, и в суете никто не заметил, как полугодовалая Натанель подобралась к кипящему самовару. Она ошпарилась и погибла. Много лет спустя Маршак говорил, что ни он, ни его жена так и не смогли оправиться от этого удара. Вскоре у них родился сын Иммануил. Совсем малышом он подхватил скарлатину и получил тяжелейшее осложнение на почки. Не раз врачи предрекали его скорый конец, и это в свою очередь прибавило седых волос Самуилу Яковлевичу. Впрочем, Иммануил дожил до относительно зрелых лет и успел подарить поэту внуков (самый знаменитый из которых - нарколог Яков Маршак). Зато другой, младший сын Яша, красивый, нежный, поэтичный юноша, умер от туберкулеза в 1943 году. Свою боль Самуил Яковлевич излил в переводах сонетов Шекспира - белокурый синеглазый герой этих стихов был копией Яши. Через 10 лет за сыном отправилась и Софья Михайловна.
У МЕНЯ ЗАЗВОНИЛ ТЕЛЕФОН
Любимая дочь Корнея Ивановича Мурочка, самая одаренная, но и самая слабенькая, умерла в возрасте 11 лет от туберкулеза.
Сын Боба погиб в 1942-м в ополчении. За ним последовала жена. В глубокой старости Чуковский предпринял было попытку снова жениться и сделал предложение своей верной секретарше Кларе Израилевне. Но та, и без того натерпевшаяся от капризного поэта, в ужасе бежала от него и вскоре эмигрировала в Израиль.
К счастью, у Чуковского оставались дочь Лида и сын Николай. «С такими отпрысками я ничем не рискую, - говаривал Корней Иванович. - Если у власти останутся красные, меня выручит Коля, если победят недовольные - Лида». Коля был убежденным коммунистом, писал романы на патриотические темы, к примеру «Балтийское небо». Лида - столь же яростной диссиденткой, чудом уцелевшей под крылом Маршака (она работала у него в издательстве редактором вместе с Габбе). И Коле, и Лиде было нелегко с отцом. Корней Иванович с годами становился все капризнее.
Он не выносил шума во время работы, чуть что - выскакивал из кабинета и кричал домашним: «Негодяи!» Звонка телефона он тоже не выносил. В его стиле было схватить трубку и отчеканить: «Корней Иванович не может подойти, потому что умер и похоронен на Волковом кладбище». От расстроенных нервов он страдал многолетней бессонницей. Дом жил утренними известиями: «Папа спал» или «Папа не спал». Начиная с восьми часов вечера дочь, сын, невестка или, до своего бегства, Клара Израилевна принимались «зачитывать» Чуковского - в ход шли романы, газеты, что угодно, лишь бы получше убаюкивало. Но и это мало помогало. «Бессонница моя дошла до предела, - жаловался Корней Иванович. - Ночами я бегаю по комнате и вою. И бью себя кулаком по дурацкому черепу до синяков». Когда Маршаку рассказали об этом, он и тут не пожелал уступить сопернику, запальчиво сообщив: «А я в гневе падаю на пол и кусаю ковер!»
Чудачеств у обоих к старости поприбавилось. Маршак сделался до неприличия скуп, всем твердил: «У меня ничегошеньки нету. Даже Розалии Ивановне и шоферу не могу заплатить». Чуковский расхаживал по Переделкино, как в халате, в докторской мантии, которую прислали ему из Оксфордского университета. Он выглядел чудовищно самодовольным, а сам втайне считал себя неудачником. «Если бы я так рано не попал в плен копеек и тряпок, из меня, конечно, вышел бы очень хороший писатель. Но я стал фельетонистом, по пятачку за строчку. Ох, боюсь, когда я умру, напишут на моем памятнике: «Автор «Крокодила»!» И добавлял, имея в виду Самуила Яковлевича: «Впрочем, остаться в памяти человеческой «Сказкой о глупом мышонке» и переводами с английского - это, может быть, еще хуже!» Маршак так не считал и в конце жизни целиком отдался переводам. В день накануне смерти, 3 июля 1964 года, 76-летний Маршак с увлечением правил корректуру сборника стихов Уильяма Блейка. Корней Иванович, дотянувший до 87, пережил его на пять лет, но в последние годы ничего не писал. Незадолго до смерти Чуковский читал чьи-то воспоминания о Маршаке и обратил внимание на такую вещь: оказывается, свой психологический возраст Самуил Яковлевич определял пятью годами. Корней Иванович загрустил: «А мне самому не меньше шести. Жаль. Ведь чем младше ребенок, тем талантливее…»
_________________________
Кстати, автор этой статьи, Ирина Стрельникова, создала свой проект - «Совсем другой город» и водит по Москве необычные экскурсии, которые также открывают, казалось бы, знакомый город с новой стороны. А статьи о «жизни замечательных людей» можно читать на сайте проекта.