ЗЕЛЕНАЯ КАРЕТА

Очень многие знают и любят прекрасную колыбельную «Зеленая карета». И думают, что ее автор - Александр Суханов.

Но Суханов - только автор музыки. Слова к этой песне написал совсем другой человек - Овсей Дриз. И если быть абсолютно точным, он написал красивое стихотворение, которое перевел на русский язык другой, не менее замечательный поэт - Генрих Сапгир.

Спят,
Cпят мышата, спят ежата,
Медвежата,
Медвежата и ребята.
Все,
Все уснули до рассвета,
Лишь зеленая карета,
Лишь зеленая карета
Мчится, мчится в вышине,
В серебристой тишине.

Шесть коней разгоряченных
В шляпах алых и зеленых
Над землей несутся вскачь,
На запятках черный грач.
Не угнаться за каретой,
Ведь весна в карете этой,
Ведь весна в карете этой.

Спите,
Спите, спите, медвежата,
И ежата,
И ежата, и ребята.
В самый, в самый тихий ранний час
Звон подков разбудит вас,
Звон подков разбудит вас:
Только глянешь из окна -
На дворе стоит весна!

Тсс!
Спят,
Спят мышата, спят ежата,
Медвежата,
Медвежата и ребята.
Все,
Все уснули до рассвета,
Лишь зеленая карета,
Лишь зеленая карета,
Лишь зеленая карета...

Овсей Овсеевич (Шике) Дриз родился 19 мая 1908 года на Украине, неподалеку от Винницы. Рос сиротой. Его отец Шика Дриз почти сразу после свадьбы отправился за океан в поисках заработка и в пути скоропостижно скончался.

Молодая вдова со временем вторично вышла замуж. И детство Шике Дриза-младшего прошло в доме деда в местечке Красное. Он был лудильщиком, жившим среди мастеровых, и будущий поэт с детства видел, как работают мастеровые. После начальной еврейской школы он поступил в художественное училище в Киеве и одновременно работал на заводе «Арсенал». В это же время он начал писать стихи и учился в Киевском институте искусства. Мечтал стать скульптором. Писал он по-еврейски на идиш, овладев языком в доме деда. Музыкальность и мудрость этого языка стали главным отличительным признаком его поэзии.

В 1930 году вышел первый сборник его стихов «Светлое бытие». А в 1934 году - следующий сборник «Стальная мощь». В том же году начинается его служба в пограничных войсках. Потом была война, которую он прошел полностью и демобилизовался в 1947 году. Его стихи были не нужны. После убийства Михоэлса закрывались еврейские школы, был разгромлен Еврейский антифашистский комитет, а литература была в загоне. Он работал маляром, лепщиком, гранильщиком мрамора. «Я частенько встречал его, - вспоминал Михаил Матусовский, - в драной кепке, в пестрой одежде, словно нарочито размалеванной художником-авангардистом». В этот «период камнетеса» он и познакомился с Генрихом Сапгиром, который перевел большинство стихотворений Дриза.

Моего местечка,
Может быть, и не было.
Может, это Красное
Только лишь во сне было.
Может, мама выстрадала
Попросту его,
А невеста вышила
Красоту его?

Может, в лес пошло оно,
Словно в сказке козлик,
Чтоб детей порадовать -
Купить летний дождик?

Может, волку страшному
Кто-то сообщил
И этого козленка
Он в Чащу утащил.

Может, может, сплю я
И во сне, во сне
Детство мое милое
Снится, снится мне?

И только с 1960 года, после большого перерыва, Дриз вновь стал издавать свои книги. На его стихи писали песни, по его пьесам ставились мультфильмы и спектакли. Его строки вошли в антологию лучших сказочников мира. Овсей Дриз стал символом еврейского поэта в самых разных художественных кругах, где вряд ли кто-то вообще интересовался литературой на идише. На русский язык Дриза переводили первоклассные мастера - Борис Слуцкий, Генрих Сапгир, Юнна Мориц. Когда его спрашивали, почему он не пишет стихи на русском Дриз говорил: «Если бы я не писал свои стихи на идиш, мамэ-лошн, я перестал бы быть самим собой».

Блоху однажды встретя,
спросил её мой дед -
"Чему, блоха, ты рада?",
а та ему в ответ:
" Я в среду заболела -
простуда, кашель, жар -
И в шкуре у медведя
решила полежать.
Лежу себе спокойно,
поставила компресс...
И вижу вдруг охотника,
и слышу страшный треск!
Но мне каким-то чудом
случилось уцелеть -
Стрелял в меня охотник,
а был убит медведь!..."

Он был жизнелюбом, выдумщиком, мечтателем и сказочником и просто хорошим собеседником. Генрих Сапгир перевел несколько десятков стихотворений Дриза. Их творческое содружество было продолжением личной дружбы. Генрих Сапгир был на двадцать лет моложе Дриза. Получившие различное воспитание (Овсей Дриз вырос в местечке Красное на Подолии, знал еврейскую традицию и идиш с детства; Генрих вырос в Москве), они поддерживали друг друга и в плохие, и в хорошие времена.

Сапгир называл Дриза «главным пионером страны», потому что день рождения Овсея - 19 мая - совпадал с днем рождения пионерской организации имени В.И.Ленина. Он же о Дризе рассказывал: «...Следующим персонажем этого «Театра на Досках» был Овсей Дриз. В первый момент я подумал, что это поэт Михаил Светлов сидит напротив Генриха с граненым стаканом, в который только-что налили водку. Но это был некто другой, похожий на Светлова. У обоих - длинные узкие лица с острыми подбородками, темные глаза, сухопарые руки и ноги. Дриз сказал что-то, и я уловил разницу. Светлов тяготел к доброй веселой шутке, к тут же сочиненному анекдоту, к забавной истории. Дриз был мускулистее телом и характером, жестче, крепче. Его истории покоились на опасных жизненных ситуациях. Михаил Светлов был еврейским вундеркиндом в советской поэзии, баловнем комсомола, желанным участником поэтических вечеров и застолий, любимцем литературной братии. Овсей Дриз писал на идиш. Он был одним из первых модернистов в еврейской поэзии».

На деревья, на деревни - снег, снег, снег...
А поэт лежит на нарах - эх, эх, эх.

Строки путаются, сроки - ай-яй-яй!
А у проволоки - собачий лай, лай, лай.

Но к больному наклонилась, светится в тумане
Совесть русского народа - пушкинская няня.

На него, на иудея, крест кладет душа простая,
Шепчет: "Спи, поэт, покуда твой бушлат я залатаю.

Скоро, скоро солнце встанет, запоет петух,
Снежный веять перестанет пух, пух, пух..."

Что ты, Мойшеле, вздыхаешь, отчего молчишь ты?
Посмотри, бокал сверкает, весь кристально чистый.

Мне поднять его сегодня за столом позволь
За твою живую веру и святую боль.

Перевод Генриха Сапгира,1964

Дриз читал свои стихи на идиш. И сразу же - по-русски. Давал свои версии переводов. Он читал энергично, активно, очень эмоционально. Седые длинные волнистые волосы падали на его орлиное лицо. Он читал и читал. Иногда останавливался, чтобы растолковать особый смысл той или иной метафоры или ситуации.

Давид Шраер-Петров вспоминает: «Вышел невысокий человек с шапкой седых волос, угольно-черными бровями и напряженным ртом... Сейчас, спустя много лет, черты его лица сливаются у меня в памяти с автопортретом Мартироса Сарьяна... Начал читать... Точнее - петь... Точнее - это было что-то вроде мелодекламации, но абсолютно естественной, без тени нарочитости или какой-то искусственности. Впечатление было огромное... Больше всего очаровывало сочетание мудрости и наивности, открытости и замкнутости. О своей жизни Овсей Овсеевич рассказывал скупо.…Даже выпив, размякнув душой и изливаясь в добрых чувствах к собеседнику, он как бы сохранял некую защитную оболочку».

Овсея после смерти Сталина исключали из Союза писателей как балласт. Зал уже готов был проголосовать, но в последнюю минуту появился Александр Фадеев и взял Овсея под защиту. «Балласт», кандидат на исключение из Союза писателей СССР, что было тогда почти равно литературной смерти, он еще при жизни становится последним классиком еврейской поэзии - в масштабах не только бывшего Советского Союза, а всего мира.

И это не преувеличение. Вряд ли кто из поэтов, пишущих на идиш, может сравниться с Овсеем Дризом по воистину космическим тиражам, популярности. В 1960-е и 1970-е годы книги Дриза выходили в переводах на многих языках национальных республик. «На многих, кроме украинского, - заметит с горечью в беседе с троюродным братом Яковом Овсей Дриз, - а ведь моя жизнь, труды, творчество, знаменательная встреча со Львом Квитко связаны с Украиной, с Киевом».

Интересно происхождение фамилии поэта. По семейному преданию дело было так: подоспело время одному из прапрадедов идти служить в царскую армию. Случилось это во времена Николая I. Служба была тогда тяжелой, особенно для евреев, и длилась 25 лет. Родные решили отослать парня подальше от Томашполя, где они жили. Он был малограмотный, с большим трудом писал свою фамилию Гайсинский. И выдумали они ему новую фамилию - покороче, из четырех букв, произвольно - Дриз. Отсюда и пошли Дризы.

Александр Лейзерфович рассказывал о Дризе: «Я перевёл одно стихотворение - «Мой бедный дядя», а в последующие дни развил бурную деятельность - раздобыл номера журнала «Советиш Геймланд», где печатались стихи Дриза, мобилизовал родственников и знакомых старшего поколения, кто ещё мог читать на идиш, заставил их сделать подстрочники, начал переводить... Самое главное было (или казалось) - найти, передать трудно уловимую и ещё труднее передаваемую без нажима, наигрыша интонацию, так ярко прозвучавшую в чтении самого Дриза. Некоторые стихи словно ждали, чтобы их перевели - так естественно возникали и складывались строки. (Потом, правда, спустя какое-то время, оказывалось, что над ними ещё работать и работать!) Другие - ни в какую не поддавались переводу - русские строчки не звучали, оставались мёртвыми. Через месяц или около того, разузнав домашний адрес и телефон Дриза и договорившись о встрече, я поехал к нему на «Аэропорт», где недавно на гонорары за «детские стихи» он купил себе кооперативную квартиру в «писательском» доме. Повёз плоды своих трудов. Потом были ещё встречи - у него дома, в Доме Литераторов... Не смею сказать, что мы «подружились», но Овсей Овсеевич благожелательно отнёсся к моей работе - принял её практически без замечаний. Для него была важна не буквальная точность, а именно интонация стиха. Читал стихи, не принятые в печать. Он умел дать удивительно ёмкий «подстрочник», который, вкупе с его напевным чтением, словно сам подсказывал переводческие ходы. Некоторые стихи переводить не разрешал-говорил, что обещал их своим друзьям, которые долгие годы буквально «кормили» его, публикуя переводы «детских» стихов, часто - под своим именем, когда сам Дриз и, вообще, еврейская поэзия были «вне закона». О своей жизни Овсей Овсеевич рассказывал скупо. Запомнился его страх, что сын попадёт в армию - «я-то хлебнул её сполна». Даже выпив, размякнув душой и изливаясь в добрых чувствах к собеседнику, он как бы сохранял некую защитную оболочку. Литературные вкусы его были широки и трудно предсказуемы. Помню, что ему очень полюбился сравнительно недавно изданный по-русски роман Стейнбека «Зима тревоги нашей», он мне его так и не вернул - «зачитал».

«Подчас мне кажется, - напишет после смерти поэта его друг, переводчик Лев Озеров, - что фамилия Дриз - это аббревиатура, составленная из начальных букв таких слов, как Детство, Радость и Здоровье или Доброта, Работа и Знание».

Признание, широкая известность приходят к Овсею Дризу на шестом десятке жизни. С начала 1960-х годов его книги выходят миллионными тиражами. Ему были рады в любых аудиториях. Он был полон новых замыслов. Но им не суждено было воплотиться. 14 февраля 1971 года в возрасте 62 лет его не стало.

Яков Дриз на всю жизнь запомнил, каким трогательным было прощание с его братом: «Он лежал на возвышении, и Бэллочка Ахмадулина - маленькая изящная женщина - никак не могла дотянуться до его лица. «Помогите», - попросила поэтесса. Я ее приподнял, и она поцеловала Овсея».

Юрий Коваль позже писал: «Хоронили Овсея странно. В парткабинете Союза писателей стоял его гроб. Это было смешно и дико: Овсей в парткабинете! Я плакал, как и сейчас плачу, вспоминая Овсей Овсеича, глаза мои тогда ничего не видели, но все время чувствовался какой-то смех: «Овсей в парткабинете!» А на кладбище Генрих Сапгир и Витя Пивоваров смех подтвердили, схватили какой-то гроб - «Это - Овсей!»,- отволокли к могиле, открыли, а это был не Овсей. Долго мы искали нашего Овсея. Нашли и похоронили, и смеялся Овсей Овсеич, что мы, дураки, растерялись. Цветы мои на твоей могиле давно завяли, но чувствую, что еще в своей жизни много раз вспомню тебя, Овсей, божественный поэт».

Овсей Дриз был похоронен на 129 участке Востряковского кладбища в Москве.