Географ глобус пропил

Читали? Второй день читаю, и так хреново что-то на душе, на меня книга подействовало жутко. Хорошая книга, размысляющая.  Книга понравилась, но не нравится, то, о чем написано. О нашей жизни, о нас людях, о наших целях и стремлениях. Правдиво так описано. 

-- И вот с детства у меня к рекам такое отношение, какое, наверное,
раньше бывало к иконам. В природе, мне кажется, всюду разлито чувство, но
только в реках содержится мысль... Ты сама не ощущаешь этого, Маш?
-- Я мало видела рек, -- ответила Маша. -- Здесь мы живем только два
года, а раньше жили в городе, где никакой реки не было. Мама с папой каждое
лето возили меня на море... Вот вы говорили про реки, и я вспомнила, что мне
как-то странно было видеть море -- столько воды, и никуда не течет...
Служкин долго молчал.
-- Одна из самых любимых моих рек -- река Ледяная на севере, --
рассказал он. -- Весной я туда в поход собираюсь с пацанами из девятого
"бэ". Слышала об этом?
-- Рассказывали, -- кивнула Маша.
-- Хочется мне, чтобы еще кто-нибудь почувствовал это -- смысл реки...
"Бэшники" так душу мне разбередили своими сборами, что у меня про Ледяную
даже стих сам собою сочинился. Хочешь, прочитаю?
-- Конечно.
-- Раньше по Ледяной шел сплав на барках, везли с горных заводов всякую
продукцию... И вот этот стих -- как бы песня сплавщиков...
-- Да вы не объясняйте, вы читайте, я пойму...
Служкин глубоко вздохнул, огляделся по сторонам и начал:

Дальний путь. Серый дождь над росстанью.
Как-нибудь беды перемелются.
Ледяной створами и верстами
Успокой душу мою грешницу.
Здесь Ермак с Каменного Пояса
Вел ватаг удалую вольницу.
Будет прок -- Господу помолимся.
Эй, браток, ты возьми с собою нас.
Черный плес. Черти закемарили.
Вешних слез белые промоины
На бойцах, что встают из тальника,
Подлецов кровушкой напоены.
Плыли здесь струги да коломенки.
Старый бес тешил душу чертову.
Что же вы, судьи да законники,
Нас, живых, записали в мертвые?
О скалу бились барки вдребезги.
Шли ко дну, не расставшись с веслами.
Но, сбежав из постылой крепости,
Вновь на сплав мы выходим веснами.
Под веслом омуты качаются.
Понесло -- да братва все выдюжит.
Ничего в мире не кончается.
Проживем: вымочит -- так высушит.
Ветхий храм на угоре ветреном...
Рваный шрам на валунной пристани...
И погост небо предрассветное
Палых звезд осыпает искрами.
В города уезжать не хочется.
Навсегда распрощаться -- просто ли?
Нам с тобой дарят одиночество
Ледяной голубые росстани.

Маша задумчиво глядела себе под ноги.
-- Что такое -- росстани? -- наконец спросила она.
-- Ну, перекрестки, распутья... Там, где дороги расстаются.
-- Я не знала, что вы и серьезные стихи пишете.
-- Я не пишу, Машенька. Я сочиняю. Изредка.
-- Почему же не пишете? -- удивилась Маша.
-- Ну-у... -- Служкин замялся. -- Мне кажется, писать -- это грех.
Писательство -- греховное занятие. Доверишь листу -- не донесешь Христу.
Поэтому какой бы великой ни была литература, она всегда только учила, но
никогда не воспитывала. В отличие от жизни. 

                                                              ...

На задних партах Градусов и присные уже раскинули дурака. При виде
Служкина Градусов проворно сгреб карты и сунул их под столешницу, но Служкин
нагнулся и цапнул колоду. Градусов дернулся, вырываясь, и в пальцах Служкина
осталась одна-единственная карта. Служкин глянул на нее.
-- Семерка пик! -- сообщил он. -- Покер! -- И он собрался
демонстративно порвать карту пополам.
-- Не надо!... -- вдруг испуганно завопил Градусов. -- Не рвите, Виктор
Сергеевич!...
-- Ты даже выучил, как меня зовут? -- искренне удивился Служкин.
-- Не рвите, -- повторил Градусов. -- Я больше не буду, уберу все...
Без покера уже не колода, а я ее две недели крапил!...
-- Гад ты, Градус... -- тихо сказал кто-то из присных. -- Ничего,
значит, никто тебе не должен...
Служкин подумал и бросил покера Градусову на стол.
-- Уж своих-то не накалывал бы, -- сказал он. -- Только мухлевать и
умеешь...
-- А что, думаете, мухлевать просто? -- обиделся Градусов.
-- Трудно, -- без выражения согласился Служкин, ушел и сел за свой
стол. Но Градусова зацепило.
-- Да я и без мухлежа выиграю у любого! -- заорал он через весь класс.
-- Спорняк, что я и вас высажу с первого же кона?
Зондер-команда загудела, заинтересовавшись вызовом.
-- Хлыздите, да? -- орал Градусов. -- Ну давайте срежемся, а?
-- А что мне будет, если я выиграю? -- вдруг спросил Служкин.
Класс дружно взвыл от восторга.
-- Тогда мы до конца года на географии будем сидеть как на русском, --
нагло заявил Градусов.
-- А если проиграю?
-- То вы нас с урока отпустите!... -- завопили сразу с нескольких
сторон. -- Сейчас по кабельному порнуха начнется!...
-- Да ну и фиг с вами, козлы! -- в сердцах сказал Служкин и широким
движением руки сдвинул на край стола классный журнал и тетради. -- Иди сюда,
Градусов!
Градусов вскочил и побежал к учительскому столу, как боксер к рингу: он
подпрыгивал на ходу, поводил плечами и тузил кулаками воздух. Галдя, на
галерке присные полезли на парты, чтобы лучше видеть поединок. Служкин
протянул Градусову руку, и Градусов лихо отбил ладонь, закрепляя спор.
-- Градусов, проиграешь -- убьем!... -- кричали девочки.
Служкин взял у Градусова колоду, перетасовал и разбросал карты.
-- В подкидного, вини -- винями, -- деловито сказал Градусов.
Служкин развернул карты веером и задумался. Зондер-команда, как корабль
в бурю, накренилась налево, пытаясь посмотреть, что у него в запасе. Служкин
сбросил шестерку.
-- Вы -- мерзавцы, -- просто сказал он. -- Я от вас устал беспредельно.
Бито. Думаете, мне стыдно, что я играю в дурака на уроке? Да ни фига
подобного. Я вас всех уже видеть больше не могу. Будь моя воля, я бы вас со
всех уроков подряд вышибал, а по улице ходил бы в противогазе, чтобы с вами
одним воздухом не дышать.
Зондер-команда, переговариваясь и посмеиваясь, хладнокровно выслушивала
речи Служкина.
-- Убери бубуху, -- велел Служкин Градусову. -- Обещал же не мухлевать.
Думаешь, у меня не глаза, а пуговицы от ширинки?
-- Я спутался! -- сконфуженно ответил Градусов, забирая карту.
-- А я тебе не верю. Я вам всем вообще не верю, сколько бы вы ни
клялись. Клятвам верят, когда человек, их дающий, уважает себя. А вы разве
себя уважаете? Взял, пятая не влезает. Вы перед всем классом собственной
мочой умываетесь, вам не стыдно, когда при всех вам морды бьют и под зад
пинают. Когда вам в лицо правду говорят, вы даже не краснеете.
-- Куда вы пошли! Сейчас моя очередь! -- вспенился Градусов.
-- Пардон, ошибочка вышла. Валяй. Вы не только еще не личности, но вы
даже еще не люди. Вы -- тесто, тупая, злобная и вонючая человеческая масса
без всякой духовной начинки. Вам не только география не нужна. Вам вообще
ничего не нужно, кроме жратвы, телевизора и сортира. Как так можно жить?
Куда десятку подкидываешь? Протри шары -- где здесь десятки?
Градусов задумался и переместил в заначку две карты.
-- Я понимаю: у вас чувство юмора не развито, поэтому и приколы у вас
идиотские. Для чувства юмора нужна культура, которой у вас нет. Вы мне свои
обезьяньи подляны строите и думаете, что они меня задевают. А они меня
совсем не задевают. Я на вас ору только для того, чтобы вы успокоились: мол,
ништяк, достали географа. Меня ваши подляны не обижают, потому что я вас не
уважаю. Они мне просто мешают, но не урок вести мешают, а мешают перед
собственным начальством выкобениваться, потому что оно -- такое же, как вы,
только навыворот... Угораздило же меня попасть между двух огней! И сверху
идиоты, и снизу -- вот и повертись! Устал я от всего этого...
Карточный поединок вступил в завершающую фазу. Класс притих. Градусов
пошел под Служкина -- Служкин покрыл. Градусов сбросил вторую карту --
Служкин отбился. Тогда Градусов обвел класс отчаянным взглядом и кинул
третью карту -- ту самую семерку пик. Служкин широко размахнулся козырем,
чтобы припечатать и ее, но тут Градусов тихонько напомнил:
-- Вини -- винями.
-- Свини -- свинями! -- в сердцах сказал Служкин. -- Я продул!
Зондер-команда победно завопила.
-- А вы говорили: "Выиграю, выиграю!" -- снисходительно передразнил
Градусов, собирая колоду. -- Вы мне еще в пуп дышите.
-- Можно домой идти, да? -- ликуя, орала зондер-команда.
-- Я свое слово держу, -- заявил Служкин, демонстративно откидываясь на
спинку стула и доставая сигареты. -- Валите.
Все дружно ломанулась к двери, сдвигая парты и роняя стулья. В пять
секунд кабинет опустел.
Служкин закурил, посидел, встал, запер дверь, прошелся по классу, ставя
на место парты и поднимая стулья, открыл окно, залез на подоконник, сел,
вывесив ноги наружу, и продолжал дымить дальше.
Речники лежали в руинах зимы, а над ними, как купальщица, выгнулось
бесстыдно-голубое небо. На земле первыми оттаяли глубинные, таинственные
артерии города -- теплотрассы, ярко черневшие мокрой землей. Из-под крышек
канализационных люков валил пар. Сгорбившиеся сугробы были по бокам искусаны
чьими-то грязными зубами. На дороге ручейки проточили колеи до асфальта, и
от этого колеи вихлялись в разные стороны, будто здесь ездили пьяные
автомобили. Старый снег на волейбольной площадке, как сыр, был повсюду
продырявлен следами. На верхушках фонарей, словно коты, сидели косые шапки.
Из-за угла школы веером высыпалась зондер-команда. Увидев в окне
Служкина, девочки замахали руками, а пацаны заржали.
-- Географ!... -- закричали они. -- Свалишься!... Монтана!... Фак ю!...
-- А Градусов все равно мухлевал!... -- завопил кто-то.
-- Хеви-метал! -- крикнул в ответ Служкин и показал рога из пальцев. --
Я знаю!