Отец забывает

«Слушай, сынок, говорю это, когда ты спишь, положив свою лапку под щёчку. Светлые кудряшки прилипли к твоему влажному лобику. Я прокрался в твою комнату один. Несколько минут тому назад, когда я читал в библиотеке газету, на меня нахлынула волна жгучего раскаяния. С чувством вины и пришёл я к твоей кроватке.

Вот о чём я думал, сыночек: я был на тебя сердит утром, выбранил тебя, когда ты собирался в школу, так как вместо того чтобы умыться, как положено, ты только провел полотенцем по своему лицу. Я дал тебе нагоняй за то, что ты не почистил свои ботинки, сердито закричал на тебя, когда ты уронил что-то на пол. За завтраком тоже не оставлял тебя в покое. Ты пролил чай, жадно проглатывал пищу, клал локти на стол. Ты мазал слишком много масла на хлеб. Когда я уходил на работу, а ты, убегая к своим игрушкам, обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!», я нахмурился в ответ: «Не сутулься!».
Затем после обеда все началось сначала. Подходя к дому, я заметил, что ты играешь в шарики, стоя на коленях. На твоих чулках были дырки. Я унизил тебя перед товарищами, заставил идти перед собой к дому. «Чулки дорого стоят, и если бы ты сам должен был покупать их, то был бы осторожнее». Услышать такое от отца! Помнишь, как позже, когда я читал в библиотеке, ты боязливо вошел с настороженностью в глазах? Я взглянул на тебя поверх газеты, раздраженный тем, что мне помешали читать, ты заколебался у дверей. «Что тебе надо?» — огрызнулся я. Ты ничего не сказал, но одним прыжком бросился ко мне, обвил ручки вокруг моей шеи и поцеловал меня, и твои ручки сжались с нежностью, переполнявшей твое сердце, нежностью, которую не могла уничтожить даже моя чёрствость. И затем ты убежал вприпрыжку вверх по лестнице. И вот, сынок, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук и ужасный, пронзительный страх овладел мной. Что сделала со мной моя скверная привычка. Привычка всегда обвинять, постоянно делать замечания? Все это доставалось тебе от меня только за то, что ты — мальчик. И не потому, что я не люблю тебя, а потому, что ожидал слишком многого от ребенка и мерил тебя на свой собственный аршин — на аршин своего возраста. В твоём же характере так много хорошего, тонкого, верного. Твоё маленькое сердце так велико, как рассвет над широкими холмами. Это проявилось в том порыве, с которым ты бросился ко мне и поцеловал перед сном. Теперь ничто другое не имеет значения, сын, я пришел к твоей постели в темноте и, пристыженный, встал перед тобой на колени. Это весьма слабое искупление вины, знаю, что ты не понял бы всего этого, если бы я сказал это тебе, когда ты не спишь. Но завтра я буду настоящим отцом! Буду дружить с тобой, буду страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, если в нем появятся раздраженные слова. Я всегда буду повторять, как если бы это было ритуалом: «Он всего лишь мальчик, маленький мальчик!».Боюсь, что мысленно видел тебя взрослым. Но теперь, когда я вижу тебя здесь, усталым и свернувшимся в своей кроватке, вижу, что ты еще ребёнок. Вчера еще мать носила тебя на руках, и твоя головка покоилась на её плече. Я требовал слишком много, слишком многого».