Аномалия развития

Андреа Дворкин «Я хочу двадцать четыре часа перемирия, когда не произойдет ни одного изнасилования»

Это была речь, произнесенная во время региональной конференции Национальной организации для меняющихся мужчин в конце 1983 года в Сант-Пауле, Миннесота. Один из организаторов любезно прислала мне запись и расшифровку моей речи. Журнал мужского движения, M., опубликовал ее. Я преподавала в Миннеаполисе. Это было до того как Кэтрин МакКиннон и я предложили и начали разрабатывать законодательный подход к порнографии как к нарушению гражданских прав. Множество людей, которые тогда присутствовали в аудитории, впоследствии стали ключевыми фигурами в борьбе за принятие этого закона о гражданских правах. Тогда я их совсем не знала. Тогда это была аудитория, где сидели около 500 мужчин и лишь несколько женщин. Я говорила по своим наброскам, и на самом деле я была на пути в Айдахо - восемь часов в пути каждый день (из-за плохой воздушной связи), чтобы выступить в субботу с часовой речью в Арт-флай, вернуться надо было в воскресенье, нельзя было говорить больше часа, или я пропущу самолет, и нужно было бежать из зала сразу в машину, а потом два часа ехать в аэропорт. Почему же воинствующая феминистка со столь плотным графиком решила остановиться по пути в аэропорт, чтобы поздороваться с 500 мужчинами? В каком-то смысле, это была мечта каждой феминистки, ставшая явью. Что бы вы сказали 500 мужчинам, если бы могли? Вот что я сказала, когда подвернулась подходящая возможность. Мужчины встретили мою речь с большой любовью и поддержкой, но также и с большой злостью. Одновременно. Я спешила на самолет, первый по пути в Айдахо. Только один мужчина из этих 500 физически угрожал мне. Его остановила женщина-телохранитель (и моя подруга), которая сопровождала меня.

Я давно и много думаю о том, что феминистка, такая как я, может сказать аудитории из мужчин, главным образом вовлеченных в политику, которые говорят, что они антисексисты. И я много думала о том, должна ли речь, обращенная к таким мужчинам как вы, качественно отличаться. И тогда я поняла, что я не способна притворяться, что подобные качественные различия существуют. Я наблюдала за мужским движением много лет. Я очень близка с некоторыми его участниками. Но я не могу прийти сюда как ваш друг, как бы мне этого не хотелось. Потому что мне нужно кричать: и в этом крике будут крики изнасилованных, всхлипы избиваемых; и даже хуже, в центре этого крика будет поражающий звук тишины женщин, тишины, которая ждет нас с рождения, потому что мы женщины, тишины, в которой умирают большинство из нас.

И если в этом крике будет мольба или вопрос или человеческое обращение, то оно будет только одно: почему вы так медлите? Почему вы так медленно понимаете простейшие вещи; а вовсе не сложные идеологические концепции. Вы понимаете их. Простейшие вещи. Клише. О том, что женщины - это просто люди, и они являются людьми абсолютно в той же степени и того же качества, что и вы.

И еще: у нас нет времени. Мы, женщины. У нас нет вечности. У некоторых из нас нет следующей недели или другого дня, чтобы найти время и устроить дискуссии с вами о том, насколько мы помогаем вам уже выйти на улицы и что-то сделать. Мы очень близки к смерти. Все женщины. И мы очень близки к изнасилованиям, и мы очень близки к избиениям. И мы находимся внутри системы унижения, из которой нет выхода. Мы используем статистику не для того, чтобы подсчитать наши травмы, а чтобы убедить окружающий мир в том, что эти травмы существуют. Эта статистика - это не что-то абстрактное. Очень просто сказать: «А, статистика, одни ее представляют так, а другие совсем иначе». Это правда. Но я слышу об изнасилованиях от одной женщины, и от другой, и от другой, и от другой, и от другой, о том, как это с ними произошло. Для меня эта статистика не является чем-то абстрактным. Каждые три минуты женщину насилуют. Каждые восемнадцать секунд женщину избивают. В этом нет ничего абстрактного. Это происходит прямо сейчас, в то время как я говорю.

И это происходит по одной простой причине. В причине этой нет ровным счетом ничего сложного или трудного. Это делают мужчины, по причине той власти, которую мужчины имеют над женщинами. Эта власть является реальной, конкретной, проявляется одним телом над другим телом, проявляется теми, кто чувствует, что у них есть на это право, проявляется публично и приватно. Это итог и сущность угнетения женщин.

Это происходит не за 5000 миль и не за 3000 миль. Это делается здесь и это делается сейчас и это делается людьми в этой комнате, а также другими нашими современниками: нашими друзьями, нашими соседями, людьми, которых мы знаем. Женщине не нужны школы, чтобы узнать, что такое власть. Нам достаточно просто быть женщинами, ходить по улицам или пытаться закончить все дела по хозяйству после того, как мы отдали наше тело в брак и потеряли права на него.

Власть, которую проявляют мужчины в повседневной жизни, - это институциональная власть. Она защищена законом. Она защищена религией и религиозными практиками. Она защищена университетами, которые стали оплотом мужского доминирования. Она защищена правоохранительными органами. Она защищена теми, кого Шелли называл «безвестными законодателями мира»: поэтами, художниками. Против этой власти у нас есть только тишина.

Это экстраординарная вещь - попытаться понять и противостоять вере мужчин в то (а мужчины действительно в это верят), что у них есть право изнасиловать. Мужчины могут не верить в это, если их об этом спросить. Вот сейчас, поднимите руку все, кто считает, что у них есть право изнасиловать. Не многие поднимут руки. Но в реальной жизни мужчины верят, что у них есть право принуждать к сексу, они просто не называют это изнасилованием. И это экстраординарная вещь - попытаться понять, что мужчины действительно верят, что у них есть право ударить и причинить боль. И столь же экстраординарная вещь - попытаться понять, что мужчины действительно верят в то, что у них есть право купить тело женщины для того, чтобы заняться сексом: они считают, что это их право. И это просто потрясающе - попытаться понять, что мужчины верят, что индустрия стоимостью в семь миллиардов долларов, которая обеспечивает мужчин пиздами - это то, на что мужчины имеют право.

Именно так власть мужчин проявляет себя в повседневной жизни. Именно это означает теория о мужском доминировании. Это значит изнасилование. Это значит, что ты можешь ударить. Это значит, что ты можешь причинить боль. Это значит, что ты можешь покупать и продавать женщин. Это значит, что есть целый класс людей, которые существуют для того, чтобы удовлетворять твои потребности. Тебе важно оставаться богаче, чем они, чтобы им приходилось продавать тебе секс. И не только на углах улиц, но и на рабочем месте. Это еще одно право, которое, предположительно, у тебя есть: сексуальный доступ к любой женщине в привычной тебе среде, когда ты этого захочешь. Сейчас появилось мужское движение, которое предполагает, что мужчины не хотят подобной власти, которую я только что описала. На самом деле я слышала целые речи об этом. И в то же время, всегда находится причина ничего не делать, чтобы изменить тот факт, что у вас есть эта власть.

Моя любимая причина - спрятаться за чувством вины. Я это просто обожаю. О, это так ужасно, да, мне так жаль. Но это у вас есть время чувствовать себя виноватыми. У нас нет времени на чувство вины. Ваша вина - это способ извинить себя за то, что продолжает происходить. Ваша вина помогает сохранить существующий порядок вещей.

Последние несколько лет я постоянно слышу о тех страданиях, которые причиняет мужчинам сексизм. Конечно, я слышала о самых разных страданиях мужчин всю мою жизнь. Это очевидно, я же читала «Гамлета». Я читала «Короля Лира». Я образованная женщина. Я знаю, что мужчины страдают. Это лишь еще одно описание. Неотъемлемой частью идеи о том, что это новый вид страданий, является, как мне кажется, утверждение о том, что вы страдаете, потому что знаете о том, что происходит с кем-то другим. Это действительно нечто новое.

Но по большей части ваша вина, ваши страдания сводятся к одному: Боже, как же плохо я себя чувствую. Все заставляет мужчин чувствовать себя так плохо: что вы делаете, что вы не делаете, что вы хотели бы делать, что вы не хотите хотеть делать, но все равно делаете. Я думаю, что большая часть вашего стресса сводится к: Боже, мы действительно плохо себя чувствуем. И мне жаль, что вы чувствуете себя так плохо - так бесполезно и так по-глупому плохо - потому что в каком-то смысле это действительно ваша трагедия. И я не имею в виду, что это потому, что вы не можете плакать. И я не имею в виду, что это потому, что в вашей жизни отсутствует полноценная близость. И я не имею в виду, что та броня, которую вы носите, как мужчины, подавляет вас: а я не сомневаюсь, что так и есть. Но я имею в виду совсем не это.

Я имею в виду, что существует связь между тем как насилуют женщин, вашей социализацией насиловать и той военной машиной, которая стирает вас в порошок и выплевывает: военной машиной, которую вы проходите, точно также как женщина проходит через мясорубку на обложке «Хастлера» Ларри Флинта. Так что вы лучше поверьте, что вы вовлечены в эту трагедию, и что это и ваша трагедия тоже. Потому что вас превращали в маленьких мальчиков-солдат со дня вашего появления на свет, и наука о том, как не обращать внимания на человечность женщин, становится частью милитаризма этой страны, в которой вы живете, мира, в котором вы живете. Это также часть той самой экономики, против которой вы так часто протестуете.

И вы напрасно считаете, что проблема лежит где-то далеко: она не далеко. Она в вас самих. Сутенеры и разжигатели войны говорят от вашего имени. Изнасилование и война не так уж различны. Это то, что делают сутенеры и разжигатели войны - они заставляют вас так гордиться тем, что вы мужчины, у которых может встать, которые могут надрать задницы. А потом они берут эту культурную сексуальность, втискивают вас в маленькие униформы, отправляют вас убивать и умирать. И я не говорю вам, что я считаю это более важным, чем то, что вы делаете с женщинами, потому что я так не считаю.

Однако я считаю, что если вы хотите посмотреть на то, что эта система делает с вами, то вы должны начать именно с этого: с сексуальной политики агрессии; с сексуальной политики милитаризма. Я считаю, что мужчины очень боятся других мужчин. Это то, о чем вы иногда пытаетесь говорить в ваших маленьких группах, как будто если вы измените отношение друг к другу, то вы перестанете бояться друг друга.

Однако пока ваша сексуальность связана с агрессией, а ваше чувство принадлежности к человечеству связано с чувством превосходства над другими людьми, и пока существует так много презрения и враждебности к женщинам и детям, то как вы можете не бояться друг друга? Я считаю, что ваше чутье вас не подводит (хотя вы и не хотите анализировать это с политической точки зрения), и что мужчины действительно очень опасны: потому что вы такие.

Решение мужского движения сделать мужчин менее опасными друг для друга, изменяя ваши прикосновения и чувства друг к другу - это не решение. Это перерыв на отдых.

Эти конференции также очень беспокоятся о гомофобии. Гомофобия очень важна: это очень важный аспект того, как работает мужское доминирование. По моему мнению, запреты на мужскую гомосексуальность существуют для того, чтобы сохранить мужскую власть. Делайте это с ней. Это значит: пока мужчины насилуют, очень важно, чтобы мужчины стремились насиловать только женщин. Пока секс полон враждебности и является проявлением власти и отвращения к другому человеку, очень важно, чтобы мужчины не становились такими же деклассированными, стигматизируемыми как женщины, чтобы их не использовали таким же образом. Власть мужчин как класса зависит от того, чтобы сохранять мужчин сексуально агрессивными, когда мужчины используют женщин для секса. Гомофобия позволяет сохранить эту классовую власть: а также она помогает обезопасить вас друг от друга, обезопасить от изнасилования. Если вы хотите что-то сделать с гомофобией, то вам нужно что-то сделать с тем фактом, что мужчины насилуют, и что принуждение к сексу не является случайным для мужской сексуальности - это парадигма на практике.

Некоторых из вас очень беспокоит возрождение консервативного движения в этой стране, как будто этот вопрос можно отделить от вопросов феминизма и мужского движения. Есть одна карикатура, которая прекрасно показывает все вместе. Это большая картина Рональда Рейгана как ковбоя в огромной шляпе и с пистолетом. Надпись под ней гласит: «Пистолет в каждую кобуру, беременную женщину в каждый дом. Снова сделайте Америку мужчиной». Вот какова сущность политики правых.

Если вы боитесь возрождения фашизма в этой стране (а вы проявите большую глупость, если не будете этого бояться), то вам лучше понять, как корни этой проблемы связаны с мужским доминированием и контролем над женщинами; сексуальным доступом к женщинам; женщинами в качестве репродуктивных рабынь; частным владением женщинами. Это и есть программа консерваторов. Об этом говорит их мораль. Именно это они имеют в виду. Именно этого они хотят. И единственная их оппозиция, которая имеет значение, это оппозиция против мужского владения женщинами.

Что значит сделать что-то по этому поводу? Кажется, что мужское движение упирается в двух точках. Во-первых, в то, что мужчины не так уж хорошо к себе относятся. Да и как у вас это получится? Во-вторых, мужчины приходят ко мне и к другим феминисткам и говорят: «То, что вы говорите о мужчинах - это неправда. Это не относится ко мне. Я так не чувствую. Я против подобного».

А я говорю вам: не надо мне об этом рассказывать. Расскажите об этом порнографам. Расскажите об этом сутенерам. Расскажите об этом милитаристам. Расскажите тем, кто оправдывает изнасилования, сторонникам изнасилования, идеологам изнасилования. Расскажите об этом писателям, которые считают изнасилование чем-то прекрасным. Расскажите об этом Ларри Флинту. Расскажите об этом Хью Хефнеру. Нет никакого смысла рассказывать об этом мне. Я только женщина. Я с этим ничего не могу поделать. А все эти мужчины, предположительно, говорят от вашего имени. Они находятся на публичной сцене, и они говорят, что являются вашими представителями. Если это не так, то лучше дайте им об этом знать.

И потом, существует частный мир женоненавистничества: что вы знаете друг о друге; что вы говорите в частной жизни; эксплуатация, которую вы видите в частной сфере; отношения, которые называются любовью, но которые основаны на эксплуатации. Недостаточно найти какую-нибудь проезжую феминистку, подойти к ней и сказать: «Боже, как я все это ненавижу».

Скажите это своим друзьям, которые так поступают. Там снаружи есть улицы, на которых вы можете заявить об этом во всеуслышание, повлиять на реальные институты, которые поддерживают подобные злоупотребления. Вам не нравится порнография? Хотела бы я поверить, что это правда. Я поверю, когда увижу вас на улицах. Я поверю, когда увижу организованную политическую оппозицию. Я поверю, когда сутенеры прикроют лавочку, потому что у них больше не будет мужчин-клиентов.

Вы хотите организовать мужчин. Вам не нужно искать поводы. Поводы являются частью вашей повседневной жизни.

Я хочу поговорить с вами о равенстве, о том, что такое равенство и что оно значит. Это не просто идея. Это не какое-то заумное слово, которое на поверку оказывается полной ерундой. Оно не имеет никакого отношения к заявлением вроде: «О, такое случается и с мужчинами тоже». Я говорю о любом виде насилия, и я обязательно слышу: «О, это случается и с мужчинами тоже». Это не то равенство, за которое мы боремся. Мы можем изменить нашу стратегию и сказать: что же, хорошо, мы хотим равенства; давайте пихать что-нибудь в задницу мужчины каждые три минуты.

Но вы никогда не услышите ничего подобного от феминистского движения, потому что для нас равенство - это реальное достоинство и значимость, а не просто тупое слово, которое можно исказить так, чтобы оно стало глупостью, потеряло какой-либо смысл.

Для воплощения равенства на практике, смутная идея об отказе от власти бесполезна. У некоторых мужчин есть смутные мысли о будущем, в котором мужчины откажутся от власти, или отдельный мужчина собирается отказаться от какой-то своей привилегии. Это тоже не то, что значит равенство.

Равенство - это практика. Это действие. Это образ жизни. Это социальная практика. Это экономическая практика. Это сексуальная практика. Оно не существует в вакууме. Вы не можете устроить его дома, если выйдя из дома, он снова окажется в мире, где он доминирует просто потому, что у него есть член, а она оказывается в мире унижения и деградации, потому что ее считают человеком второго сорта, и потому что ее сексуальность считается проклятьем.

Я не говорю, что попытки практиковать равенство дома не важны. Они важны, но этого не достаточно. Если вы любите равенство, если вы верите в него, если это то, как вы хотите жить - не просто как пары мужчин и женщин дома, но как мужчины с мужчинами дома, женщины с женщинами дома, если равенство - это то, что вас беспокоит, то тогда вы должны бороться с институтами общества, чтобы сделать его социальной реальностью.

Это не вопрос ваших взглядов. Вы не можете подумать об этом и сделать это реальностью. Вы не можете пробовать время от времени, когда вам это выгодно, а все остальное время отказываться от равенства. Равенство требует дисциплины. Это образ жизни. Это политическая необходимость создавать равенство в институтах общества. И еще одна вещь, которую можно сказать о равенстве - оно не может сосуществовать с изнасилованием. Просто не может. И оно не может сосуществовать с порнографией или с проституцией или с экономическим унижением женщин на любом уровне, любым образом. Оно не может сосуществовать, потому что для этих явлений низшее положение женщин является имплицитным.

Я хочу увидеть, как мужское движение берет на себя обязательство положить конец изнасилованиям, потому что это единственное значимое обязательство с точки зрения равенства. Это удивительно, что в нашем мире феминизма и антисексизма мы никогда не говорим о том, чтобы положить конец изнасилованиям. Положить им конец. Остановить их. Больше никогда. Больше никаких изнасилований. Неужели в глубине души мы продолжаем верить в их неизбежность, как последнее прибежище биологического? Считаем ли мы, что они всегда будут существовать, и не важно, что мы будем делать? Все наши политические действия - это ложь, если мы не примем обязательства положить конец практикам изнасилования. Это обязательство должно стать политическим. Оно должно быть серьезным. Оно должно быть систематическим. Оно должно быть публичным. Оно не может потакать нашим прихотям.

Мужское движение стремится к стоящим вещам. Настоящая близость того стоит. Нежность того стоит. Кооперация того стоит. Настоящая эмоциональная жизнь того стоит. Но вы не можете получить все это в мире с изнасилованиями. Конец гомофобии того стоит. Но вы не сможете добиться этого в мире с изнасилованиями. Изнасилование стоит на пути к каждой цели, к которой вы стремитесь. И вы знаете, что я имею в виду, когда говорю об изнасиловании. Судье не нужно заходить в эту аудиторию и говорить, что согласно статье такой-то и такой-то это является элементами доказательств. Мы сейчас говорим о любом принуждении в сексе, включая принуждение с помощью нищеты.

У вас нет равенства, или нежности, или близости пока существует изнасилование, потому что изнасилование означает ужас. Это означает, что часть населения живет в состоянии ужаса и притворяется (чтобы угодить и задобрить вас), что это не так. Так что нет никакой честности. Да и как может быть иначе? Вы можете представить, что значит жизнь женщины день за днем с постоянной угрозой изнасилования? Каково это жить в такой реальности? Я бы хотела увидеть, как вы используете эти легендарные тела, эту легендарную силу и эту легендарную отвагу и нежность, которые, как вы говорите, у вас есть в отношении женщин; и направите их против насильников, против сутенеров, против порнографов. Это значит больше, чем просто личный отказ от войны. Это значит систематическую, политическую, активную, публичную атаку. А пока что этого не видно.

Я пришла сюда сегодня, потому что я не верю в то, что изнасилование неизбежно или естественно. Если бы я в это верила, то у меня не было бы причин быть здесь. Если бы я в это верила, то моя политическая практика была бы совершенно другой, чем сейчас. Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему мы до сих пор не начали боевые действия против вас? Это не потому, что в этой стране есть дефицит кухонных ножей. Это потому что мы верим в вашу человечность, верим вопреки любым доказательствам.

Мы не хотим помогать вам поверить в вашу собственную человечность. Мы больше уже не можем. Мы все время пытались. Нам платили систематической эксплуатацией и систематическим насилием. С этого момента вам придется делать это самим, и вы это знаете.

Стыд мужчин перед женщинами, мне кажется, является адекватной реакцией на то, что мужчины делают и не делают. Я думаю, что вам стоит стыдиться. Вопрос в том, что вы делаете со стыдом - используете его как оправдание, чтобы продолжать делать то, что вы хотите, и не делать ничего другого; и вам нужно остановиться. Вы должны остановиться. Ваша психология не имеет значения. Ваша боль значит ничуть не больше, чем наша боль. Если бы мы сидели и только говорили о том, какую боль причиняют нам изнасилования, разве бы мы добились тех изменений в этой стране, которые произошли за последние пятнадцать лет? Ничего бы не изменилось.

Это правда, что мы должны говорить друг с другом. Как еще, в конце концов, мы бы обнаружили, что каждая из нас не единственная женщина в мире, которая пережила изнасилование или избиения? В то время мы бы не прочитали об этом в газетах. Мы бы не нашли об этом ни одной книги. Но теперь вы об этом знаете, и вопрос в том, что вы будете с этим делать; так что ваш стыд и вина не имеют отношения к делу. Они никаким образом не имеют значения для нас. Их недостаточно. Они ничего не изменят.

Как феминистка, я лично ношу с собой изнасилования всех женщин, с которыми я говорила за последние десять лет. Как женщина, я ношу с собой мои собственные изнасилования. Вы помните картины европейских городов во время чумы, когда по улицам едут телеги, и люди просто поднимают трупы и бросают на них? Вот на что похоже знание об изнасилованиях. Груды, груды и груды тел, у которых были свои жизни, и человеческие имена, и человеческие лица.

Я говорю от лица многих феминисток, не только от своего собственного, когда я говорю вам, что я устала от того, что я знаю, и что я даже не могу выразить словами свою грусть по поводу того, что было сделано с женщинами сейчас, до 2.24 пополудни, в этом месте.

И я хочу хотя бы один день передышки, один выходной, один день, когда не будет новых тел в куче, один день без новых агоний, добавленных к старым, и я прошу вас дать его мне. И как я могу просить вас о меньшем - это так мало. И как вы можете предложить мне меньшее: это так мало. Даже во время войн есть дни перемирий. Идите и организуйте перемирие. Остановите вашу сторону хотя бы на один день. Я хочу двадцать четыре часа перемирия, когда не произойдет ни одного изнасилования.

Я призываю вас попробовать. Я требую, чтобы вы попробовали. Я не против умолять вас попробовать. Чем еще вы можете заняться? Что еще может означать это движение? Что еще может значить так же много?

И в этот день, этот день перемирия, этот день, когда ни одна женщина не будет изнасилована, мы начнем реальную практику равенства, потому что мы не можем начать до того дня. До того дня, это ничего не значит, потому что это ничто: это не по-настоящему, это не правда. Но в этот день это станет настоящим. И тогда вместо изнасилований мы впервые в нашей жизни - мужчины и женщины вместе - начнем испытывать свободу. Если у вас есть представление о свободе, которая включает существование изнасилований, то вы неправы. Вы не можете изменить то, что, как вы говорите, вы хотите изменить. Со своей стороны, я хочу пережить хотя бы один день подлинной свободы, пока я жива. Я оставлю вас здесь, чтобы вы сделали это для меня и для каждой женщины, которую, как вы говорите, вы любите.

Источник:

http://www.nostatusquo.com/ACLU/dworkin/WarZoneChaptIIIE.html